Здесь мертвецы под сводом спят
Шрифт:
Все так чертовски запутанно! С одной стороны, часть меня хотела, чтобы меня погладили по голове и сказали: «Ты хорошая девочка, Флавия!», но одновременно другая часть хотела утаить этот новый и неожиданный взгляд на Харриет, сохранить пленку только для себя, как собака закапывает свеженайденную суповую косточку.
Но потом я подумала, что Доггер никогда не видел Харриет лично, он появился в Букшоу только после войны. Странно, но Харриет была для него лишь тенью, оставленной покойной женой его
Только, разумеется, она еще моя мать.
В общем, все сводится к одному: насколько я доверяю Доггеру?
Могу я поделиться с ним своим секретом?
Через минуту мы были в темной комнате. Доггер включил вытяжку (а я и не знала, что она существует) и внимательно изучал липкие остатки во внутренностях проектора. Пламя и дым исчезли, унеся с собой страх взрыва.
– Особого ущерба нет, я думаю, – сказал он. – Сгорели несколько кадров. У вас есть ножницы?
– Нет. – Я недавно угробила прекрасную пару ножниц, когда разрезала ими кусочек цинка во время провалившегося эксперимента – пыталась снять отпечатки пальцев с водосточной трубы с помощью изобретенного мной процесса выедания металла кислотой.
– Еще что-нибудь острое? – спросил Доггер.
Немного устыдившись, я достала из ящика складной нож марки «Тьер-Исар»: я позаимствовала его какое-то время назад, и он оказался таким удобным, что я подумывала попросить еще один такой же на Рождество.
– Ага, – сказал Доггер, – так вот куда он подевался.
– Я храню его в чехле, – указала я. – На всякий случай.
– Очень разумно, – сказал Доггер. Он не стал говорить, что надо вернуть нож отцу, как сделали бы многие. Вот что я еще люблю в Доггере: он не ябеда.
– Сначала мы отрежем поврежденную секцию, – объяснил Доггер, – потом зачистим оба конца пленки.
– Ты говоришь так, будто уже это делал, – небрежно заметила я, не сводя с него глаз.
– Делал, мисс Флавия. Показывать кинофильмы инструктирующего плана ордам незаинтересованных людей когда-то было не самой несущественной составляющей моих обязанностей.
– То есть? – уточнила я.
Память Доггера – это всегда загадка. Временами он видит свое прошлое будто в темноте сквозь стекло, а временами – будто сквозь идеально чистое окно.
Я часто думала о том, как это, должно быть, сводит его с ума: все равно что смотреть в телескоп на луну ветреной ночью сквозь облака.
– То есть, – продолжил Доггер, – мы быстренько восстановим эту пленку. Ага! Вот так – более чем удовлетворительно.
Он развернул склеенную пленку передо мной и хорошенько дернул ее в месте склейки. Она выглядела как новенькая.
– Ты волшебник, Доггер, – сказала я, и он не стал мне возражать.
– Попробуем прокрутить
– Почему бы и нет? – согласилась я. Мои страхи развеялись, как дым.
Вычистив сгоревшие кусочки из проектора – я предложила снова воспользоваться ножом отца, но Доггер не пожелал и слышать об этом, – мы снова установили пленку, выключили свет и наблюдали вблизи, как дергающиеся черно-белые картинки возвращают Харриет к жизни.
Вот она снова, опять выбирается из кабины «Голубого призрака». Отец застенчиво идет в сторону камеры.
– Эй! – внезапно произнесла я. – Это кто?
– Ваш отец, – сказал Доггер. – Просто он моложе.
– Нет, за ним. В окне.
– Я никого не заметил, – ответил Доггер. – Давайте перемотаем.
Он перемотал пленку к началу. Похоже, он явно лучше знает, как обращаться с проектором, чем я.
– Вот тут, посмотри, – не отставала я. – В окне.
Изображение промелькнуло очень быстро. Неудивительно, что он не заметил.
Когда отец приблизился к камере, в окне второго этажа что-то мелькнуло – и исчезло.
– Мужчина в рубашке без пиджака. Галстук и булавка. В руке бумаги.
– У вас более острый глаз, чем у меня, мисс Флавия, – сказал он. – Слишком быстро для меня. Давайте посмотрим еще раз.
Бесконечно терпеливыми пальцами он снова перемотал пленку.
– Да, – подтвердил он, – теперь я его вижу. Довольно отчетливо: рубашка, галстук, булавка, в руке бумаги, волосы разделены пробором посередине.
– Точно, – подтвердила я. – Давай еще раз глянем.
Доггер улыбнулся и снова воспроизвел этот эпизод.
Я видела то, что я видела? Или воображение играет со мной шутки?
Но меня интересовал не так мужчина на пленке, как его местонахождение.
– Как странно, – заметила я, вздрогнув. – Кто бы он ни был, он в этой самой комнате.
И это действительно было так, мистер Галстук-с-булавкой – теперь, когда глаз приспособился, его легко было заметить, – перебирал бумаги в окне моей химической лаборатории: комнаты, заброшенной и запертой в 1928 году, после того как экономка нашла холодного дядюшку Тара за письменным столом, невидяще уставившегося в микроскоп.
Судя по возрасту Фели и Даффи и по тому факту, что я еще не явилась на свет, пленку сняли в 1939 году, незадолго до моего рождения и за год до исчезновения Харриет.
Десять с лишним лет спустя после смерти дядюшки Тара.
В этой комнате никого не должно было быть.
Так кто же этот мужчина в окне?
Отец знал, что он там? А Харриет? Они должны были знать.
– Что ты об этом думаешь, Доггер?
Что я очень в себе люблю, так это способность оставаться открытой к предложениям.