Здесь мертвецы под сводом спят
Шрифт:
Но разве это не то же самое, что отдать то немногое, что осталось от моей матери?
Честно говоря, я не хочу делить последние два слова Харриет ни с кем: ни с отцом, ни с тетушкой Фелисити, ни с полицией. У меня какое-то странное ощущение, что эти слова, возникшие из ниоткуда в тепле бунзеновской горелки, предназначаются мне и только мне.
Звучит глупо, но так я чувствую.
Я никому не скажу.
Выключив газ под бунзеновской горелкой, я наблюдала, как пламя угасло, оставляя комнату еще более холодной и печальной, чем когда-либо.
Я подтянула халат вокруг шеи, уселась
Харриет возвращалась домой через Индию и Тибет. Кто-то ее предал. За ней следили.
На леднике она упала.
Или ее столкнули?
Неприятное сходство с происшествием на платформе Букшоу, когда мужчину столкнули под поезд. Интересно, это совпадение?
Или за ним что-то кроется?
Стала ли Харриет жертвой убийства?
В дверь вежливо постучали. Я знала, кто это, еще до того как сказала:
– Войдите.
В комнату медленно вошел Доггер.
– Пришло время, мисс Флавия, – тихо произнес он.
Я сделала глубокий вдох.
Вот он.
Тот момент, которого я боялась всю свою жизнь.
27
Отец – не самый чувствительный человек. На самом деле иногда я сомневаюсь, есть ли у него вообще чувства. Может быть, его сердце хранится в ледяной пещере, в замороженном уголке сознания.
Но сейчас, усевшись на откидное сиденье «роллс-ройса» Харриет, по лицу отца я поняла, как он страдает.
Чем сильнее боль, которую он испытывает внутри, тем меньше он показывает снаружи.
Почему я не поняла это много лет назад?
Его лицо – словно фотографический негатив его души: белое – это черное, и черное – это белое, в точности как на той пленке, которую я проявила. Он приучен быть совершенно бесстрастным, и как же он в этом преуспел!
Невидящим взглядом он смотрел в окно на проносящиеся мимо изгороди с таким видом, будто он просто какой-то городской житель, направляющийся в центр Лондона провести еще один нудный день за полированным столом в каком-нибудь мерзком офисе. Сидя между Фели и Даффи, он не замечал, что я за ним наблюдаю.
Какой же он седой и бледный.
Еще час, – подумала я, – и этот мужчина увидит, как его возлюбленную опускают в землю.
В этот самый момент Харриет ехала где-то впереди нас в катафалке, в гробу, снова покрытом британским флагом.
Ее ненадолго внесут в церковь, скажут несколько слов – и все.
Я не раз была на похоронах, чтобы знать, что слов утешения, сказанных викарием, никогда не бывает достаточно, что живое воображение скорбящих сведет их эффект на нет. Все благоразумные слова Джона, Джоба и Тимоти не смогут вернуть Харриет де Люс, и мне остается только надеяться, что наш господь Иисус Христос больше преуспеет в деле воскрешения моей матери, чем я.
Знаю, что это звучит озлобленно, но так я сейчас думаю.
Даффи сжимала «Книгу общих молитв», из которой там и сям торчали клочки бумаги. Викарий попросил ее сказать несколько слов о нашей матери, и хотя сначала она запротестовала, в конце концов решилась и нехотя согласилась. По пятнам, оставленным
Мне было жаль ее.
Фели держала на коленях ноты для органа. Она, во всяком случае, сможет отвлечься, соображая, на какую клавишу и педаль надо нажать, и ей не придется, как всем нам, просто смотреть на гроб. Вот в чем прелесть работы органиста, полагаю: дело в первую очередь.
Адам и Тристрам следовали за нами с Леной и Ундиной в «рендж ровере». Адам предложил сесть за руль, и Лена согласилась. Старый «роллс» Адама со срезанной крышей, заставленный цветочными горшками, не соответствовал моменту, поэтому его оставили в Букшоу.
Миссис Мюллет с мужем Альфом ехали в кэбе Кларенса Мунди. Миссис М. скрыла лицо под черной вуалью, перед тем как сесть в машину, и сказала, что не поднимет ее, пока «мисс Харриет не похоронят должным образом».
– Бишоп-Лейси никогда не видел слез Маргарет Мюллет, – яростно прошептала она мне на ухо, – и не увидит.
Альф, увешанный всеми своими медалями, положил руку ей на руку и сказал:
– Тихо, тихо, девочка моя, – и только тогда я поняла, что под черной вуалью его жена содрогается от слез.
Церковное кладбище и подъездная дорога просто кишели людьми, так что Доггеру пришлось замедлить «роллс-ройс» до черепашьей скорости. Мы словно рыбы в аквариуме, за которыми наблюдают сквозь стекло.
Над головой торжественно проплывали пухлые белые облака, отбрасывая печальные тени на окружающий пейзаж.
Это ужасно. Просто ужасно, и звон огромного колокола делает все еще хуже.
Все глаза устремились на нас, когда мы вышли из «роллс-ройса», и по толпе волной пронесся шепот, но я не смогла разобрать, что говорили.
– Это дама Агата Дундерн, – прошептала Даффи, скашивая глаза в том направлении, куда я должна была посмотреть.
– Вице-маршал авиации? – спросила я уголком рта.
– Вроде того, – ответила Даффи. – Она десантировалась на парашюте в Арнем [17] .
17
Арнем – город в Нидерландах, куда в 1944 году высадился крупный англо-американский десант, и город стал местом ожесточенных боев.
– Боже мой! – сказала я, хотя с легкостью могла бы представить, как она это делает. Эта женщина – пушечное ядро с нашивками на рукавах.
Мы обе подпрыгнули, когда нас обеих ущипнули за локти.
– Пожалуйста, заткнитесь, – тихо произнесла Фели. – Это похороны, а не ярмарка.
Она бросила на нас зверский взгляд и двинулась ближе ко входу, изо всех сил сжимая ноты в кулаке. Никто не попытался остановить ее.
Викарий встретил нас у входа на кладбище, и мы стояли в неловком молчании, пока шесть носильщиков, все мужчины и все незнакомцы, за исключением Дитера, аккуратно вынимали гроб Харриет из катафалка. На широком плече Дитера теперь покоилась голова Фели. Скоро в Бишоп-Лейси начнут чесать языки, я уверена.