Здесь русский дух…
Шрифт:
– Не хочу возводить забор, а хочу рубить головы маньчжурам, – капризно заметил Тимоха.
Федор фыркнул.
– Сейчас как тресну! Мало не покажется, – бросил он в сердцах. – Герой нашелся… Ладно, даже и не проси, – заметив слезы в глазах у младшего сына, примирительно сказал он. – Если хочешь врагам головы рубить, то вначале нужно научиться этому ремеслу, а то ведь и свою так можно сложить.
Тут на выручку брату пришел Петр.
– Ты чего, папа! Ведь мы не хуже любого казака умеем махать сабелькой! Считай, каждый день с друзьями рубимся на пустыре, –
– Где ж вы сабли-то взяли? – не понял Федор.
– У нас не настоящие, а деревянные, – моргнул глазами Тимоха.
– Деревянные!.. – вздохнув, передразнил его отец. – Это, сынки мои, не то. С деревянными саблями только игры сплошные, а у вас пока даже нет коней.
– Коней возьмем у соседей! Сабли… У тебя одна лишняя имеется, и другую мы уж как-нибудь отыщем, – тут же ловко нашелся Петр.
Федор и не знал, как ему быть. До встречи с Санькой оставалась еще уйма времени, и солнце говорило лишь о начале дня, но ему нужно было еще побывать в Монастырской слободе, у бронного мастера Платона Кушакова, обещавшего залатать старшему Опарину доспехи. В недавней стычке с маньчжурами старшине помяли обмундирование. Заодно уж пусть кузнец и на подковы Киргиза взглянет, на конскую попону. В дальней дороге все нужно предусмотреть.
– Пошли на задний двор, – неожиданно сказал Федор сыновьям и, сняв со стены обе хранившиеся в доме сабли, пошел к двери. Те, забыв про все на свете, побежали следом.
Наталья, слышавшая весь разговор, всполошилась. Чего извергу-муженьку опять в голову взбрело? Шел бы к своей узкоглазой красавице. Зачем теряет время в нелюбимом доме?
Юная Аришка, заметив тревогу в глазах матери, решила ее успокоить.
– Не переживай, мама, пусть мужчины развлекутся. Ведь папа нечасто находит время на своих детей, – сказала девушка.
Верно, решила мать. Только бы у Федора хватило ума не покалечить ее сыновей.
– Не дай бог, тебе достанется такой же вот гуляка. Наплодил детей, а сам в кусты. То он все по Дону шлялся, заставляя меня по ночам слезы лить, волноваться и молить Бога его спасти и сохранить. Вернулся. И? Нашел себе молодую, да еще несчастную иностранку, – вздохнула Наталья, пробуя на соль похлебку, варившуюся в большом чугуне.
– Ты несправедливо судишь, мама. Мне нравится эта маньчжурка. Она даже меня стала замечать. Сначала все шарахалась, будто я какая прокаженная, – выкладывая из печи подовый рыбный пирог, сказала Аришка.
– Вот-вот, все вы против матери… – мрачно и с упреком взглянула мать на дочь.
– Да нет, мама, мы тебя любим, а маньчжурка… В самом-то деле, не убивать же теперь ее! Раз Бог так распорядился – пусть все остается на своих местах. Тем более, папа не уходит к ней насовсем.
Наталья шмыгнула носом.
– Думаешь, мне нужна такая жизнь? Вот станешь сама женой – тогда поймешь, – сказала Наталья, расстроенно шмыгнув носом.
– Нет, мама, у меня будет домовитый и верный муж, – сказала Аришка, широко улыбаясь.
– Ты говоришь о Мишке Вороне? Любит ли он тебя? – спросила мать, и дочь даже зарделась при этих словах и опустила
– Ой, мама, любит! Еще как любит! Он такой добрый, такой заботливый… – радостно воскликнула девушка.
– Хорошо, раз так, – ласково взглянула на дочь Наталья. – Пусть хоть тебе в жизни повезет. Только вот… – она вдруг запнулась. – Сама ведь знаешь, какая у казака жизнь. Сегодня жив, а завтра… – начала было мать, но тут же замолчала.
Дочь горестно вздохнула.
– Знаю, мама, знаю, но вдруг Боженька смилостивится над нами, не разлучит нас, и если даже так, то я все равно до конца жизни буду любить моего Мишеньку, – сказала дочь, горестно вздыхая.
Подобные слова растрогали Наталью. Вытерев о передник руки, она обняла дочь и стала нежно гладить ее по русой голове, приговаривая:
– Доченька ты моя ненаглядная, родненькая моя… Вот стукнет тебе шестнадцать годков – пусть твой жених присылает сватов.
Опарин жил, старясь не выделяться среди других казаков, а то ведь могли сказать – Федька понабрал где-то чужого добра и теперь жирует.
Дом себе поставили незатейливый, хотя и не самый последний в округе. Крепкий широкий сруб с террасой, сенями и передней, гостиной, спальней и небольшим углом для приготовления пищи. Слева от дверей – лаз в чулан, а напротив – большая печь с подом и камином, который в долгие зимние вечера освещал кухню смоляными шишками. Между стеной и печкой – полати, на которых спали Петр с Тимохой. Вдоль противоположной стены стояли лавки для кухонной утвари, а ближе к переплетенному окну, у широкой лавки для сна, – большой обеденный стол с тяжелой столешницей, две скамьи и сундук. Между лавкой от двери угла напротив печи и горницей – деревянная перегородка, отделяющая одну половину избы от другой.
Справа от дверей – угол в избе с холодным чуланом, кладовой, в котором стояли жернова, а рядом – выдолбленная из целого куска дерева высокая ступа; тут же решето и сито, а зимой еще и кадушка с водой.
Гостиная под стать всему остальному – небольшая, с одним окошком. Поначалу оно было затянуто бычьим пузырем, но позже Федор зашил окно слюдой. В красном углу – полка с иконами, кадило, молитвенники, восковые церковные свечи и поминальные белые хлебцы – просфоры. Под молитвенной полкой – небольшой столик-трехножка, а на нем всегда лежало что-то церковное. К примеру, в Пасху – куличи и крашеные яйца, в Вербное воскресенье – распустившаяся верба в горшке с водой, но чаще всего – принесенные из храма свечи и ладанница с пахучей смолой.
Здесь же стол для занятия рукоделием, и на нем – целая гора тряпичных лоскутков, среди которых затерялся берестяной коробок с иглами, наперстками, нитками и пуговицами. Возле стола – два табурета. Напротив окна на стене – большое овальное зеркало в бронзовом окладе, привезенное Федором из Нерчинска. Под ним – широкая скамья, покрытая овчинной шубой, являвшаяся спальным местом Аришки.
Была еще и небольшая комнатка, смежная с гостиной и отделенная от нее занавеской, где стояла родительская кровать.