Здесь старым места нет
Шрифт:
Идти было трудно, и продвигались они крайне медленно, напряженно вслушиваясь, тяжело дыша и часто отдыхая. Они ведь были не молоды, а мертвое тело - груз не из легких. На каждом привале юношу укладывали между собой на росистую траву. Когда, задыхаясь от тяжести, они остановились в первый раз, Джо сорвал с себя воротник и галстук и прошептал, плюхнувшись на спину рядом с растянувшимся на траве Фредди:
– Где ты взял этот "питер"?
– Он у меня уже тридцать пять лет.
– Если нас остановят, будешь стрелять?
– До последней пули!
– Так держать!
– прошептал Джо.
От
– А ты сомневался? Неужто ты думал, что я на пять лет сяду в белфастскую тюрьму?
После некоторого колебания Джо ответил примирительным тоном:
– В старые времена я б тебя не спросил. Но мы, сам знаешь, не молодеем.
Фредди снова лег. Он немного помолчал, а потом, обращаясь не столько к Джо, сколько к звездному небу, сказал:
– Я тебя не виню. Когда юность проходит, нам начинает казаться, что мир прекрасен. Ты только забыл, что ближе к старости от него тошнит. Теперь умереть было бы нетрудно. Джо!
– Что?
– Ты читал "Фауста"?
– Я оперу видел в "Гэйэти". Два раза.
– Опера - ерунда. Там Фауст всегда такой солидный старик с бакенбардами. Чушь какая-то. На кой черт этому старому хрычу молодость, раз уж он стал философом и мудрецом. Я все прочел про Фауста, все, что мог. Я раньше думал, что у Гёте Фауст зря погубил девушку. Я думал, раз уж Фауст чародей и волшебник, то ему под силу сделать так, что любая его полюбит и при этом будет цела-невредима. Но потом, как стал постарше, я понял, что Гёте прав. В этом вся суть. Нет такого волшебства, чтоб обмануть устройство мира. Господь создал мир и плоть, а дьявол его надул, и уж тут ничего не поделаешь.
– Волшебства не бывает!
– самодовольно произнес Джо.
Фредди тихо и горько усмехнулся:
– Я этим делом специально интересовался, когда держал магазин всяких фокусов и хитростей в Манчестере. И волшебство изучал, и черную магию, и телепатию, и гипноз, и спиритизм. Знаю даже, как служить "черную мессу". Он хихикнул.
– Как-то раз во время войны, поздно ночью, нарисовал я на полу магазина меловой круг. В городе было затемнение, на улицах никого, кроме дежурных добровольцев. Вдруг сирена. Потом бомбы и зенитки - бах! бах! Я набрал воздуха и давай дьявола звать. И что ты думаешь? Рядом с нами сразу несколько домов - хлоп, и как не бывало. Ты веришь в дьявола?
– Ну знаешь!
– уклончиво засмеялся Джо, словно не желая никого обидеть.
– Не в хвостатого же с рогами!
– Он существует, - прошептал Фредди.
– Весь мир - его шарманка. Плати - и получай свою песенку, точно как игрушки в моем магазине. Где тебе это понять! Дурак ты, братец.
Он помолчал и добавил виновато:
– Я тебе пытаюсь растолковать, почему я стянул у тебя облигации.
– Про это не думай, - сказал Джо и поспешно добавил: - Пока.
– У меня ничего не вышло, - продолжал Фредди, - потому что ты гангстер почище меня.
Он сел и заглянул в лицо юноши, обращенное к звездам. Джо тоже сел. Вероятно, еще думая о дьяволе, он прошептал:
– Я никогда никому не делал дурного.
– А то, что ты живешь на свете?
– В первую пятницу каждого месяца исповедуюсь и причащаюсь. Каждый год хожу в Лоу-Дерг. Это настоящее паломничество, без поблажек. Три дня поста, и молишься
– А я неважный христианин, - заявил Фредди.
– Что и говорить.
– Ты сходи в Лоу-Дерг, - по-дружески посоветовал Джо.
– Я так непременно пойду, если жив останусь.
Он достал из кармана "уэбли" и открыл магазин.
– Ну и ну! Все отстрелял, до единого патрона.
Он начал выбрасывать пустые гильзы и заправлять новые патроны.
– Вот это правильно, - прошептал Фредди.
– На бога надейся, а сам не плошай. Пошли. Уже почти два. В начале пятого рассветет.
Повсюду над землей висели клочья тумана, посеребренного лунным светом; поочередно взваливая мертвого юношу себе на спину, они становились похожи на великана, шагающего через молоко. Так они продвигались быстрее, хотя Фредди то и дело останавливался из-за Джо: у того разболелось колено, и он стонал и припадал на ногу, даже когда шел налегке. Его накрахмаленная рубашка вся покрылась морщинами, как старый парус, редкие седые волосы пролегли полосками по круглой розовой голове, с раскрасневшегося лица градом стекал пот. Его вечерние туфли насквозь промокли от росы и вымазались в жидкой грязи, в которую они ненароком забрели в темноте. Когда они в очередной раз сели отдохнуть, Джо прошептал, глядя на незрячее лицо, обращенное к ночному небу:
– Неужели все напрасно?
– Он умер молодым, - с завистью прошептал Фредди.
– Благословен рассвет... Нам тоже завидуют. Говорят, мы видели рассвет и прожили полноценный день. Нынче день тянется как год или пролетает за час-другой.
Внезапно он с ужасом подумал о миллионах юношей, убитых в европейских войнах, - их больше, чем видимых и невидимых звезд на небе, и разве не всякая смерть - напрасная трата?
– Я не о нем, - сказал Джо.
– Я о нас, обо всем, чем мы жили в свое время.
– Ха!
– Фредди усмехнулся своим мыслям.
– Время - забота стариков. Молодым не нужны часы. Когда ты молод, у тебя одна мера: сейчас, теперь. Для собак и мальчишек существует только "теперь" - нескончаемое "теперь". Помнишь, когда мы были молоды, какие были длинные летние дни? Каждый день вечность! А все потому, что, когда ты молод, тебя не мучают мысли. Ты просто живешь, не заботясь о том, какое чудо проматываешь. "Здесь старым места нет. Тут юные тела свились в объятьях..." Даже смерть прекрасна, когда ты молод. Но не дай бог взглянуть смерти в глаза, пока ты молод. Как страшно и одиноко тебе потом, как тяжко выносить бесконечное унижение этой жизни! М-да. Когда перестаешь жить, начинаешь следить, как пересыпается в часах последний песок... Ты когда-нибудь копался в своей совести, Джо?
Джо вздрогнул.
– Каждый месяц, на исповеди.
– Вот когда тобой завладевают время и старость. Напоминают, что рано или поздно придется поднять парус и пуститься в плавание. Да где тебе понять. У тебя нет совести.
– Я знаю, что значит жить по совести, - возмутился Джо.
– И получше тебя! Ты зачем взял мои облигации?
Не обращая внимания на вопрос, Фредди сухо сказал:
– Мы - народ мальчишек. Больше всего на свете любим свою рогатку или гладкий камешек со дна реки.