Здесь я устанавливаю правила
Шрифт:
— Угомонись! — прозвучало не требованием, а скорее просьбой.
Приступ активности не закончился, и Инга упорно стремилась миновать препятствие в его лице и отправиться на поиски приключений. Стараясь удержать, обнял, прижал к себе. Простое, невинное по сути движение отдалось жаром во всём теле. Безумие какое-то!
А она всё продолжала извиваться в его руках, будто не понимала, как это действует на мужчину и какие желания порождает. Или правда не понимала? Заладила одно — собачки, собачки… Вместо того, чтобы бояться, чувствует себя виноватой за порез и рвётся
И обиды, похоже, не осталось. Шрам остался, и она ни на минуту о нём не забывает и старается прятать под волосами, а обиды нет. Хотелось бы знать, его она тоже способна вот так за всё простить? Или только собаку? Конечно, второе. На животном ответственности меньше, а его нечем оправдать.
— Я туда и обратно, — теперь тон стал мягким, уговаривающим, будто она пыталась объяснить что-то капризному ребёнку. — Быстренько схожу, и можем ещё выпить.
— Ты ещё хочешь? — развеселился Феликс. — На брудершафт?
Инга строго свела брови.
— Нам на брун… бру… шафт нельзя, — серьёзно объявила она, помахав указательным пальцем перед его носом. — Я не буду с тобой целоваться!
Её попытка напустить на себя суровый вид развеселила. И настроила на игривый лад. Куда только делись недавние моральные терзания и установки? Наверное, для него коньяк тоже не прошёл совсем даром, но думать об этом не хотелось.
Феликс демонстративно опёрся руками о стену по обе стороны от её головы, окончательно отрезая девушке пути к отступлению.
— Уверена? — выдохнул он, внимательно наблюдая за реакцией. — Ты попалась. Я всё равно могу тебя поцеловать.
Инга засмеялась. Восприняла как шутку? Или всё-таки не считала подобную перспективу неприятной? В любом случае, возражением это не выглядело.
Феликс мягко коснулся её щеки подушечками пальцев, провёл вниз, к шее. Одно только предвкушение заставило сердце забиться быстрее. В глазах Инги мелькнула растерянность, но она не дёрнулась убегать и его не оттолкнула, только задышала чаще. Осторожно, чтобы не спугнуть, Феликс наклонился к её губам…
Первые мгновения она оставалась неподвижной, прислушиваясь к ощущениям, а потом вдруг ответила. Робко, нерешительно шевельнула губами, но этого оказалось достаточно, чтобы его желание разгорелось в полную силу.
Уже не вспоминая об осторожности, требовательнее впился в податливые нежные губы, углубляя поцелуй. Прижал её к себе и с восторгом ощутил, как Инга прильнула в ответ, обняла его за шею.
— Инга… — ненадолго оторвался от губ, чтобы покрыть мелкими быстрыми поцелуями всё лицо. — Чудесная моя…
Прошёл руками по всем изгибам от стройных узких бёдер до груди, поднялся к плечам и словно невзначай приспустил лямку платья.
Почувствовав, как ткань сползает с плеча, Инга опомнилась. Встрепенулась, резко отпрянула, глядя на него с неподдельным потрясением.
— Не надо… Хватит!
Он неохотно выпустил её из рук. Чтобы хоть немного успокоиться, пришлось на пару мгновений задержать
— Почему? Тебе же понравилось.
Она взглянула с необъяснимым отчаянием, растерянно потрогала собственные губы, словно не могла поверить, что только что отвечала на его ласки.
— Так нельзя! — решительно помотала головой, не то желая придать словам больше веса, не то убеждая в них саму себя. — Неправильно!
Заметила уснувшего на подоконнике котёнка и торопливо схватила его на руки, как за спасательный круг уцепилась.
— Почему нельзя было сразу мне всё рассказать?! О смерти отца и вообще… Зачем понадобилось надо мной издеваться, запирать, угрожать?! А теперь… И я… Вот как?! Не надо меня больше трогать, никогда!
Она сбивалась, не знала, какие слова подобрать, чтобы выплеснуть всё то, что её мучило. Но всё и так было понятно. Он ведь с самого начала знал, что так и будет. И это было правильно, так и должно оставаться.
Инга не простила и не простит, и сейчас она испугана собственной минутной слабостью, которая была результатом опьянения и ничем большим. Ничем из того, во что ему пару минут назад до безумия захотелось поверить.
И ведь даже ответить на её упрёки нечего. Почему сразу не сказал… Почему… Да потому что не привыкли такие люди, как он, спокойно разговаривать с теми, кто смеет показывать зубки. И не привыкли думать, кто прав, кто виноват: мешает — наказать, вот и весь разговор. И пусть ещё жертва поблагодарит, если ей не испортили жизнь, а проучили относительно легко!
А потом злился. Совершенно ни за что. Носился со своими фантазиями, сравнивал, то искал в ней какие-то черты, то — их отсутствие.
Ещё думал, что всё равно не поверит одним словам. А если так, зачем вообще пытаться?
И вот что из этого можно объяснить, чтобы она не посчитала его ещё большим монстром, чем видит сейчас?
— Я не делал с тобой ничего, о чём бы заранее не предупреждал, — жалкая попытка оправдаться. — Ты ведь не могла ждать от меня действий в рамках общественной морали и уголовного кодекса? Ты знала, на что идёшь, и всё равно продолжала лезть на рожон… За наручники прости. Это было слишком. Но, знаешь, когда человек, которого не собирался ни убивать, ни калечить, у тебя на глазах сидит в луже крови, тут уже не до взвешенных решений!
Только договорив, посмотрел на Ингу. Она мирно спала, положив голову на подоконник дивана и обняв котёнка. Всколыхнувшиеся переживания в сочетании с алкоголем дали свой результат.
Во сне лицо снова разгладилось, выражение беспокойства исчезло. Феликс аккуратно тронул её за плечо, раздумывая, стоит перенести её в кровать или оставить ночевать здесь? Не проснулась — значит, спит крепко, можно отнести. Однако когда поднял её на руки, Инга беспокойно шевельнулась, вздохнула и что-то пробормотала сквозь сон. Кажется, упомянула начальника охраны и что-то об опасности и о спектакле, он толком не разобрал. Беспокоилась, насколько надёжно защищён дом? Неужели так прониклась предупреждением о внешней угрозе? Совершенно несвойственная для неё впечатлительность.