Здравствуй, Чапичев!
Шрифт:
Разбудил нас истошный, пронзительный вопль:
— Караул! Ратуйте! — И еще пронзительнее: — Караул!
Тревожно захлопали двери в соседних домах — люди спешили на помощь. Разумеется, мы первыми оказались на усадьбе Самоеда. Он стоял на крыше своего дома с подвернутой штаниной, с всклокоченными седыми волосами и вопил.
Увидев нас, Самоед оторопело заморгал глазами и замолк. Он, видимо, тут же догадался, в чем дело. Опустил задранную штанину и, свирепо покряхтывая, стал слезать с крыши. Вася и Яков помогли ему. И вот они стоят
— И как это вас занесло на крышу? Да еще вместе с линейкой? — спросил Яков.
Самоед не ответил.
— Вот и не верь после этого в нечистую силу, — продолжал Чапичев.
— Плетки нет на вас хорошей, — отозвался наконец Самоед. — Фулиганы! Сейчас пойду в милицию, там вам покажут.
— В милицию? Что ж, это дело. Наша милиция как раз интересуется всякой нечистой силой.
Самоед прикусил губу, задумался. Мы поняли, в милицию он не пойдет.
— Будь у меня права, — сказал Самоед, — я бы тебе показал нечистую силу.
— Насчет прав мы уже с вами беседовали, — напомнил Чапичев.
Самоед посмотрел на него и припомнил, наверное, разговор на привокзальной площади. Понятно, что это не доставило ему удовольствия. Он поморщился и вздохнул.
— Линейку снимите, фулиганы…
— А как же ее снять?
— Как поставили, так и снимайте.
— Мы ее не ставили, — возразил Яков. — И как ее с крыши стащить, ума не приложу. Может, ты, Славка, подскажешь? Ты же как-никак каменщик.
Славка Бураков хитро подмигнул Якову, для убедительности обстукал саманную стену хаты костяшками пальцев и развел руками.
— Что? Ничего не получается? — спросил Яков.
— Оно, конечно, можно снять, — сказал Славка. — Только мороки много. Стены надо разбирать. Стены разберем, крыша опустится наземь, запрягай тогда, хозяин, свою телегу и езжай, куда хочешь…
— Все смеетесь, — зло сказал Самоед. — А плакать когда будете?
— Этого вы не дождетесь, хозяин, не волнуйтесь, — предупредил его Яков.
— А я не за вас волнуюсь, а за свою линейку. По-людски вас прошу: снимите ее с крыши. Мне же на работу ехать надо.
— Вот это другой разговор. Вам на работу, и нам на работу. Кто не работает — тот не ест. Тут мы подошли к делу. Линейку вашу мы, конечно, снимем. Но это работенка нелегкая…
— Какая же это работа? — деланно изумился Самоед.
— Ну, если вы не считаете это работой, тогда до свидания, — серьезно сказал Чапичев.
Мы с ребятами переглянулись, еще не понимая, чего хочет Яков, а Самоед уже понял. Еще бы! Он же всю жизнь свою барышничал и торговал. Ему ли не догадаться!
— Ладно, — сказал Самоед. — Выкладывай, сколько хочешь?..
— Немного, — сказал Яков. — Мы для вас сделаем работу, а кто работает, тому и поесть надо. Короче говоря, нам требуется завтрак. На десять голодных ртов. Яичница с колбасой. Ну, еще огурчики там, помидорчики, капуста
Самоед посмотрел на свою линейку, потом на нас и, подавив вздох, сказал:
— Договорились.
Мы сняли линейку, затем умылись холодной колодезной водой и шумной гурьбой ввалились в хату Самоеда.
В ней было душно и полутемно. Яков сразу распахнул небольшое оконце, в которое вместо стекла была вставлена фанера. Мы огляделись. Вдоль стены стояли топчаны и сундуки — огромные, обитые полосовым железом. Посреди хаты на грубо сколоченных козлах возвышался стол из неоструганных досок, к столу приставлены две садовые скамьи с чугунными фигурными ножками — остатки былой самоедовской роскоши.
— Сидайте, — сказал Самоед.
Мы сели. Хозяйка поставила на стол миску с огурцами, помидорами и большую сковороду с яичницей.
— А вилки? — напомнил Яков.
Хозяйка приставила к сковороде две замусоленные, обглоданные деревянные ложки.
— Извиняйте, нет у нас вилок, — сказал Самоед.
— Были, а теперь нет, — добавила хозяйка.
— Помолчи, тебя не спрашивают, — прикрикнул на нее Самоед.
Хозяйка поставила на стол бутыль с бледно-розовым виноградным вином и две жестяные, тронутые ржавчиной кружки.
— Извиняйте, — суетился Самоед. — Стаканов и рюмок тоже у нас нет.
— Были, — снова сказала хозяйка.
— Ступай отсюда, — заорал Самоед. И когда она шмыгнула за дверь, сам не удержался, пожаловался: — А верно, ведь были. Все у меня было. И все — собаке под хвост.
— Ну стоит ли горевать из-за каких-то там вилок и рюмок, — сказал Яков, наполняя кружки вином.
— Тебе легко говорить. Ты, видать, никогда ничего не имел, ничего не приобретал, ничего не терял.
— А я для себя и не хочу приобретать. У нас, знаете, другой закон: «Жива была б республика, а мы-то проживем». Так что ничего я не хочу наживать и приобретать. Разве только ума побольше. Но это такая штука — на базаре не купишь. А насчет потерь я вам скажу, хозяин: пролетарию нечего терять, кроме своих цепей, зато приобретет он весь мир. Подумать только — весь мир. Огромный, красивый, богатый. Это, хозяин, побольше, чем вы имели… И каждому в нем место найдется, только трудись, живи честно, не жадничай, не подличай, не молись на свое брюхо…
— Что-то не видать этой вашей распрекрасной жизни, — проворчал Самоед.
— Чтобы видеть, надо глаза иметь, — сказал Чапичев. — Зрячие глаза. Слепой никогда ничего не увидит. Вот за это давайте выпьем, хозяин. За то, чтобы вы когда-нибудь стали зрячим. Давайте чокнемся. Ну что же вы?
Самоед не притронулся к своей кружке. Яков пожал плечами, отпил немного вина, поморщился.
— Ну и кислятина. А может, пойдем, ребята? Что-то, я вижу, у вас аппетит пропал.
И в самом деле, никто из нас не притронулся к еде, хотя яичница на сковороде выглядела очень неплохо.