Здравствуй, Чапичев!
Шрифт:
— Да, пошли, — сказал Славка Бураков. — Нечего тут чикаться.
Мы поднялись.
— Куда же вы? — всполошился Самоед. — Наготовили вам, нажарили…
— Не пропадет, сами пожрете, — сказал Вася Стащенюк. Обычно очень спокойный и выдержанный, он неожиданно рассердился, и не столько, видать, на Самоеда, сколько на Якова. Когда мы вышли на улицу, он сразу набросился на него: — Тоже мне, агитатор!..
— А что? Я ему неплохо сказал.
— Нашел кого агитировать. Ты его руки видел? Заметил, какие они у него длинные, ниже колен.
— А кто им даст волю? Я, что ли? Да если понадобится, я мигом их укорочу. По самые плечи.
— То-то же, — одобрил Стащенюк. — Вот это настоящий разговор. А то я уже подумал, свихнулся парень, баптистом каким-то стал. Вроде моего соседа, Тихона Ильича, может, знаешь? Он у джанкойских баптистов вместо попа. Липкий такой «христосик». Что ему ни скажи, у него один ответ: «Все люди — братья». А какой я ему брат, когда он, гнида этакая, против Советской власти.
— Как же ты мог такое про меня подумать? — обиделся Яков. — Разве ты не знаешь меня? Какой же я тебе баптист, какой я тебе «христосик», когда я в бога никогда не верил и не верю. Я в коммунизм верю, понятно тебе? А что значит в людей. Потому что коммунизм не боги построят, а люди.
— Конечно люди, но только не такие, как Самоед.
— Да в нем людского уже ничего нет. Родился человеком, а превратился в животное. И даже не в животное. С животного какой спрос — оно на четвереньках живет. А этот на двух ногах.
— Так для чего же ты с ним дискуссию завел? — удивился Стащенюк. — Какой в этом толк?
— Толку, конечно, никакого. И все же мне интересно было. Может, думаю, осталось в нем еще что-то людское. Хоть кроха какая, хоть самая малость.
— А как ты это увидишь? — недоверчиво усмехнулся Стащенюк. — В микроскоп, что ли? Нет таких микроскопов.
— И не нужно… Зато глаза у него есть. Посмотришь в них….
— Ну и что, посмотрел?
— Да, посмотрел.
— И что увидел?
— Ничего. Ровным счетом ничего. — Яков, словно удивляясь, развел руками. — Пустота. Никаких признаков человека. И только на самых донышках какой-то пакостный осадок. Знаете, ребята, я вам честно скажу, противно мне стало.
— Эх ты, «шлакочист». — Стащенюк хлопнул Якова по плечу. — Конечно, противно возиться со всякой дрянью… И нас, чертяка полосатый, попутал.
— Виноват, братцы, — рассмеялся Яков. — Больше не буду.
— Ну раз виноват, плати штраф, — сказал Стащенюк. — Угощай вечером пивом. Всю нашу братву.
— Лучше билетами в кино, — предложил Слава. — Говорят, сегодня классная картина.
Мы договорились встретиться у кинотеатра, но «классную» картину так и не посмотрели. Вечером нас вызвали в райком комсомола.
Чапичев, Стащенюк, я и еще двое комсомольцев из футбольной команды сидели в райкомовской приемной и в угрюмом молчании ждали своей участи. Инструктор райкома предупредил нас:
— Разделают вас под орех за ваше хулиганство.
Положение
— Денис — парень толковый, он во всем разобрался бы и решил бы по справедливости, — сказал Стащенюк. — А от Лены справедливости не жди. И все потому, что она… красивая. Когда начинает говорить, ребята с нее глаз не сводят, ну и во всем поддерживают…
И действительно, на Лену нельзя было смотреть без восхищения, нельзя было не любоваться этой красивой восемнадцатилетней девушкой. По натуре своей она была застенчива, и это тоже придавало ей особое очарование. А Лена не хотела быть застенчивой, не хотела, чтобы ею любовались, не хотела вызывать в людях добрую улыбку. Наоборот, она стремилась быть властной, суровой и дерзкой, хотела, чтобы от одного ее взгляда комсомольцы трепетали и беспрекословно подчинялись ей… А поскольку ее собственная натура мешала этому, она боролась с ней, замораживала в себе все хорошее и милое, что было ей присуще, и обдавала людей таким холодом, от которого даже в сорокаградусную джанкойскую жару можно было превратиться в сосульку.
Не знаю, кому подражала Лена, чьим образом вдохновлялась, кто был ее идеалом. Но думаю, что это был недобрый идеал.
Вот с этой самой Леночкой нам и предстояло иметь дело на бюро. И какой черт дернул Дениса именно сегодня куда-то уехать!
— Может, он еще вернется, — сказал нам инструктор. — Денис велел начинать бюро без него, но обещал подъехать…
Однако счастье не захотело нам улыбнуться. Скрипнула тяжелая дверь секретарского кабинета, и мы услышали громкий, нарочито презрительный голос Леночки Пустоваловой:
— Чапичев и компания! Прошу…
— Еще издевается, — обиделся Стащенюк.
— Ладно, — сказал Яков. — Не дрейфьте, ребята… Выше хвост.
Мы вошли в кабинет. Члены бюро сидели за накрытым красной материей столом, а Лена — за письменным столом Дениса, рядом с секретарским креслом. И это рассмешило меня, хотя я понимал, что сейчас не до смеха.
— Садитесь, — не глядя на нас, сказала Лена.
Мы покорно уселись на старый деревянный диван.
— Товарищи члены бюро, — сказала Лена. — Я предлагаю следующую формулировку этого вопроса: «Коллективная пьянка с классово чуждым элементом». У кого есть замечания, возражения?
— У меня, — сказал Яков и встал с дивана.
— Тебя не спрашивают, Чапичев, — строго посмотрела на него Лена. — Я спрашиваю членов бюро.
— А я возражаю. Пьянки не было. Чуждый элемент был, это правда, а пьянки не было.
— Что же было? — спросила Лена.
— Что было? — Яков на мгновение задумался. — Сейчас расскажу.
— Ты будешь говорить, Чапичев, когда тебя спросят. А сейчас коротко: что же это было, если не пьянка? Коротко, Чапичев, в двух словах. Нам нужно сформулировать вопрос.