Здравствуй, Чапичев!
Шрифт:
— Интересуюсь, товарищ Сердюк, что вы будете делать, когда полк переведут на мехтягу?
— Когда еще это будет, — отмахнулся Сердюк от нелепого, с его точки зрения, вопроса.
— Скоро, товарищ Сердюк, скоро. Напрасно вы на политзанятиях спите. Как раз вчера нам доложили, сколько тракторов делают советские заводы. Так что скоро всех коней на колбасу и на мыло.
— Типун тебе на язык…
Кобзев иронически хохотнул, обрадовался, что испугал лошадника.
— А я тут при чем. Эх, и отсталый вы человек, товарищ Сердюк. Вам говорят про технический прогресс, а вы про свой старорежимный типун. Вам говорят, что трактор на место коня идет,
— Нехай трактор на землю идет. Там ему сейчас самое место. Нехай землю пашет, хлеб сеет.
— Вам бы только хлеб да хлеб. А военная сила государства вас, значит, не интересует, товарищ Сердюк.
— А ты попробуй повоюй без хлеба. Вся сила в нем…
— Ну и отсталый вы, Сердюк… — снова начал Кобзев, но Яков прервал его:
— Что вы пристаете к человеку?
— Я не пристаю, а просвещаю его, товарищ командир. Это ж интересно, что он будет делать, если…
— Ишь какой заботливый. А вы о Сердюке не беспокойтесь, товарищ Кобзев. Он, слава богу, пушкарь и пушкарем останется. При всех обстоятельствах.
— Пушкарь? — фыркнул Кобзев. — Пушкарем быть не просто, товарищ командир. Уметь надо. А что он умеет? Тпру да но… Великое умение.
— Напрасно вы так о товарище думаете. Он многое умеет, и не хуже вас. Не верите? Тогда сделаем так: я вас поставлю ездовым, а Сердюка замковым.
— Меня ездовым?
— Вас. Я как раз Рыжего думаю под седло приспособить, хватит ему в пристяжке ходить. Вот и покажете свое умение.
Сказано это было серьезно, но все рассмеялись. Должно быть, ребята не могли без смеха представить себе Кобзева ездовым, Кобзева верхом на Рыжем. Посмотреть на такое — в цирк ходить не надо. Давно было всем известно, как Кобзев относился к лошадям: если все бойцы расчета ухаживали за ними и по обязанности и по любви, то для Кобзева эта обязанность была хуже самого тяжкого наказания. А Рыжего он просто терпеть не мог, да к тому же побаивался его. Рыжий — зверь непокорный, норовистый, злющий, хитрый. Правда, конь красивый, за это и любили его бойцы. Но Кобзева не радовала его красота. Конечно, Петр Кобзев не из трусливого десятка. Но все же бойцам расчета было интересно, как это он оседлает Рыжего? Интересно, кто на ком поедет? Ну как тут не посмеяться?
— Смеются надо мной, товарищ командир, — пожаловался Кобзев.
— Что ж делать, если смешно, — ответил Яков. — Вы же сами любите над товарищами посмеяться.
Трудно оказать, чем бы кончился этот разговор. Но на огневую приехал командир полка и неожиданно вызвал Чапичева. С чего бы это? Такое ведь не часто бывает.
— Посоветоваться хочет, — предположил Сердюк.
— Кто с кем? — спросил Кобзев.
— Комполка с нашим командиром, с товарищем Чапичевым.
Кобзев засмеялся.
— А ты не фырчи, — оборвал его Барабаш. — Комполка у нас не гордый. Он людей уважает. Если хочешь знать, так он сегодня и со мной советовался.
— С тобой? — усомнился Кобзев. — Интересно, о чем?
— О делах.
— Сказочка. Какие у вас совместные дела?
— Угадал, Петя. Вот именно, совместные. Он меня спрашивает: «Ну, как будем стрелять, пушкарь? Не уроним чести полка?» А я отвечаю: «Никак нет, товарищ командир, не уроним».
— Понятно, Барабаш, можете не продолжать, — сказал Кобзев. — Об этом, если хочешь знать, он со всеми говорил.
День клонился к вечеру. Что-то уж слишком задержался Яков у командира полка. Бойцы расчета явно встревожились, притихли, разговаривали вполголоса.
— А может, забирают у нас Чапичева.
— Куда его
— Мало ли куда. Может, на спецзадание.
Спецзадание! Оно совсем недавно вошло в наш обиход, это слово. Неуклюжее, как будто корявое. Но как оно волновало тогда наши сердца, как разжигало мечту о подвигах и славе. «За образцовое выполнение специального задания правительства, за проявленные при этом мужество и геройство…» Кому из молодых не хотелось, чтобы так было написано о нем. А тут еще прибыл недавно в полк для дальнейшего прохождения службы новый командир орудия с орденом боевого Красного Знамени на груди. Поглядишь, обыкновенный паренек — не гордый, сверстников своих не чурается, не зазнайка, о чем хочешь с ним говори. Но спросишь, где отличился, за что орден — всем один и тот же ответ, одно таинственное, приманчивое, как магнит, слово: спецзадание!
— А что, вполне могут послать Чапичева. Голова у него, дай бог каждому. Грамотный, стихи пишет, А также парашютист.
— Это кто парашютист, Чапичев? — спросил я.
— Он самый. А вы и не знали?
Мне рассказали, что в прошлом году Яков был на сборах спортсменов-парашютистов и совершил несколько прыжков с самолета. Сообщили мне об этом с подробностями. Как поднимался с земли самолет, и как Яков шагнул в пустоту, и как раскрылся над его головой парашют. Значит, Чапичев все это рассказал своим бойцам. А мне ни слова. Ну погоди, дружок!
— Эх, мне бы такое дело, — оказал Кобзев. — В самый раз по моему характеру. С любой высоты прыгну, глаз не зажмурю.
— А я вот не смог бы, — вздохнул Сердюк. — Страшно.
— А что тут страшного?
— Страшно с такой высоты прыгать, — повторил Сердюк.
— Ну, если так: «рожденный ползать, летать не может».
— Ну, это ты брось, Кобзев. Если надо будет, прыгну.
— А ты не обижайся, Сердюк. Во-первых, не мои это слова, а пролетарского писателя Горького. А во-вторых, я же по-дружески. Жалею я тебя, Сердюк. Времечко сейчас такое — технический прогресс, а ты уцепился за хвост коняги и ни с места.
Сердюк отвернулся, пробормотал:
— Жалел волк кобылу…
Послышались чьи-то торопливые шаги. Я выглянул из окопа. Ну да, это Чапичев. Интересно, что нового он скажет.
— Сердюк, к упряжке, бегом, — еще издали приказал Яков.
Артполк снялся с огневой. Всю ночь до кровавых мозолей трудились, создавая ее, бойцы. И вот, на? тебе — не пригодилась, не нужна. Но ничего, впереди что-то новое, неизведанное, а новое всегда неудержимо влечет к себе молодые сердца.
Мы поднимались в гору медленно, осторожно, часто на ощупь, потому что то и дело путь преграждали облака. В такие минуты казалось, что мы слепли, что дорога уходила, уплывала из-под ног. И это было страшно. Она и так была не очень верной, эта заброшенная, размытая осенними дождями лесхозовская дорога, проложенная на узком карнизе: слева — отвесная стена, справа — крутой обрыв в глубоко ущелье.
Около часа я шел рядом с Чапичевым, придерживаясь рукой за стремя. Мы молчали. Когда я о чем-то спросил его, он даже не ответил. Только чуть придержал коня и строго посмотрел на меня. Ему было не до разговоров.
Неожиданно откуда-то справа, с противоположной стороны ущелья, ударили пулеметы. «Противник» навязал нам встречный бой. Послышались команды: «С передков! Орудия к бою! Упряжки в укрытие!» И тут случилась беда. Когда ездовой Сердюк развернул коней, чтобы увести их в укрытие, ходивший в пристяжке Рыжий, испугавшись чего-то, оборвал упряжь и заметался на узкой дороге.