Здравствуй, Снежеть!
Шрифт:
Все приподнялись, вглядываясь в ту сторону, куда, прикрыв глаза ладонью, смотрел их товарищ.
Над землей вставал огромный малиновый шар солнца. Его яркие лучи пронизывали крупные дрожащие капли росы, и они изумрудно поблескивали в траве, на вывороченных взрывами комьях земли.
— Братцы, так это же жратуху нам несут! — хлопнул себя здоровой рукой по колену один из бойцов.
Теперь и Элла Федоровна различала ползущую с восточной стороны по краю лощинки хрупкую фигурку с термосом на спине. Термос то и
О «жратухе» кричал солдат, у которого Ратушняк вчера вытаскивала осколок, застрявший между ребрами. Упрямый парень никак не хотел снимать тельняшку.
— Из моряков? — спросила военфельдшер.
— В Одессе все из моряков, — с гонором ответил боец.
Но оказалось, что он и не из моряков, и не из Одессы вовсе. Правда, к этому знаменитому городу отношение имеет непосредственное — оборонял в сорок первом. Оттуда и тельняшка. А снимать ее он не хотел, потому что вся грудь в татуировке. Ратушняк, пряча улыбку, спросила:
— Не больно было, когда вам эту птицу рисовали?
— Ерунда, — подмигнул «моряк».
Но надо отдать ему должное: не пикнул, пока военфельдшер вытаскивала осколок.
Сколько разных людей прошло через ее руки: молодых и пожилых, веселых и хмурых, открытых рубах-парней и неразговорчивых бирюков. И у каждого из них была когда-то своя мирная жизнь, свои мечты и надежды. Трудно поверить, что, скажем, Пивень и этот «моряк» могли бы до войны дружить. Первый — неунывака, но человек серьезный, основательный. А второй — легкомысленный, в речи — жаргонные словечки. Видно, босяковал в детстве.
Боец с термосом перестал ползти, затаился, и раненые заволновались.
— Может, немцы увидели? — предположил кто-то.
— Всем оставаться на местах! — приказала Ратушняк. — Я сейчас.
И быстро поползла навстречу пробиравшемуся к ним солдату. Солдатом оказалась девушка лет семнадцати, скуластая, веснушчатая, коротко стриженная…
— Фух-фух, — еле отдышалась она. — Думала, задавит меня проклятый термос. Вчера немцы кухню по дороге обстреляли, повара ранили, вернулся весь в кровище.
— Ты из пополнения, что ли?
— Да, добровольно я. Нас, амвросиевских, человек двадцать девчат взял военкомат. Обещали на курсы медсестер отправить. Ну а пока кто где. Я вот при кухне.
— Звать-то как, землячка?
— Марусей. А вы тоже амвросиевская?
— Нет, я из Мариуполя.
Теперь термос тащила Элла Федоровна, а девушка — вещмешок с хлебом и автомат военфельдшера.
Раненые встретили их радостными возгласами. Разом приободрились. И дело было не только и не столько в том, что дождались наконец горячей пищи, которая так нужна потерявшим много крови бойцам, а в том, что появление девушки означало: их не забыли, о них помнят, заботятся.
Пока солдаты ели, Ратушняк поманила Марусю в сторону.
— Тебе не сказали, когда нас
— Велели передать, чтоб сидели на месте. Пришлют повозку.
— Сколько же можно сидеть? — сказала военфельдшер. — Фашисты уже в кукурузе шныряют.
Солнце поднялось и высушило росу.
Пробираясь между ранеными бойцами, военфельдшер вдруг услышала тяжко стелящийся свист и шелест, а впереди, за кукурузным полем, увидала поднимающееся зарево над немецкими позициями. И вновь протяжный свист.
— «Катюши» играют! — радостно воскликнул один из бойцов.
Да, это била батарея гвардейских минометов.
Раненые напряглись, прислушались. Теперь наши должны были вот-вот перейти в атаку. Но пробегали секунды, минуты, а привычное «ура» так и не прозвучало.
Не успели растаять в небе следы от реактивных снарядов, как землю в лощине сильно рвануло. Это противник открыл артиллерийский огонь в направлении батареи «катюш». Никто в этой маленькой группе тяжелораненых бойцов не мог знать, что залпы гвардейских минометов были отвлекающим маневром нашего командования. «Катюши», выполнив задание, тут же быстро передислоцировались, и ответный удар вражеской артиллерии пришелся на пустое место.
Сквозь свист снарядов и мин Ратушняк почудилось лошадиное ржание.
Элла Федоровна подхватила с земли автомат и оглянулась. Раненые распластались в лощинке. Согнувшись, военфельдшер побежала через дорогу. У самой кромки поля женщину настиг воющий звук приближающейся мины. Ратушняк упала, вжимаясь всем телом в теплую пыльную землю. Затем снова побежала по кукурузному полю, туда, где пожилой солдат изо всех сил сдерживал испуганных, рвущихся лошадей, запряженных в санитарную повозку.
— Что ж ты здесь сидишь, черт возьми! — кричала военфельдшер.
— А где вы? — ездовой вжимал голову в плечи при каждом новом взрыве.
Обстрел закончился так же внезапно, как и начался. Ратушняк обошла бойцов. Все живы, но у одного — осколочное ранение. Женщина начала перевязывать бойца, Маруся, взявшаяся помогать, при виде крови побледнела.
— Ладно, — пожалела ее военфельдшер. — Укладывай с ездовым раненых на телегу.
Со стороны немецких позиций послышалось гудение танков. Надо торопиться! Тяжелораненых уложили в повозку.
— Стойте, подождите! — раздались голоса.
С пригорка спускались три солдата. У того, что посредине, безвольно опущена голова, ноги волочились по земле. Один из поддерживающих его бойцов тащил по траве длинное противотанковое ружье.
— Раненого на повозку, — скомандовала Ратушняк.
Бойцы безропотно потеснились. Два солдата, которые принесли раненого, переминались с ноги на ногу.
— Может, мы с вами, — предложил один из них, — все равно патронов нет, да и живых нас двое.
— Есть патроны, — раздался голос Пивня.