Здравствуйте, Эмиль Золя!
Шрифт:
Гюго становится несправедливым: Золя тоже проник в этот мир как врач и наставник.
Гюго продолжает:
«После Золя явится кто-нибудь другой, кто не побоится пойти еще дальше в изображении наготы несчастных и жестокости. Это — нечистоплотно; а за нечистоплотностью следует непристойность, и я предвижу бездну, всю глубину которой не в состоянии измерить».
И опять — поразительна сверхъестественная прозорливость Виктора Гюго, но все дело в том, что его высказывание о романе — обвинительный акт отца против сына. Революционеры не мирятся с тем, чтобы их обгоняла молодежь. И Золя не будет мириться с этим.
Даря
1877 года в ресторане Траппа, где собралось за завтраком около двадцати человек, Флобер с ярко-пунцовым лицом бросает Золя предупреждение иного характера:
— Вы, Золя, ограбили самого себя! Натурализм плох оттого, что он — школа. Существует лишь искусство для искусства. Все остальное — глупости. Вы верите в пустяки. Прогресс, Наука, Человечество. Пожиратель прописных букв!
За перегородкой подавальщица напевает песенку «Любовник Аманды». Золя подходит к единственному живущему на земле мэтру, которого он признает, и говорит ему совершенно серьезно:
— У вас есть небольшое состояние, которое позволяет вам преодолевать множество трудностей. Я же вынужден был зарабатывать на жизнь своим пером. — И затем тихо добавляет: — Я, так же как и вы, насмехаюсь над словом «натурализм» и, однако, не устану повторять его, потому что надо окрестить вещи для того, чтобы публика думала, что они — новые…
Завтрак (среди присутствующих Гонкур, Поль Алексис, Анри Сеар, Леон Энник, Гюисманс, Октав Мирбо и Ги де Вальмон) заканчивается в атмосфере пылкой и непоколебимой веры в будущее, которое им принадлежит. Гарсоны подают пальто. Золя, весь красный (еще и оттого, что слишком плотно поел), продолжает излагать свои мысли:
— Я сначала приставил гвоздь к голове публики и ударом молотка вбил его на сантиметр, затем вторым ударом я вогнал его на два сантиметра. Так вот, мой молоток — это журналистика, которой я занимаюсь, отрываясь от работы над своими произведениями…
Кто еще может быть более циничным! Никто, за исключением Ги де Вальмона, с красивой головой сангвинического самца, которого по-отечески опекает Флобер и который только что холодно обронил:
— Я пишу для того, чтобы зарабатывать на жизнь!
Он еще не носит имя Ги де Мопассана. Он глядит в упор на подавальщицу. Та краснеет.
Флобер произносит ворчливо-снисходительным тоном:
— Еще одна, которую он увезет обучать гребле в лодке!
И обернувшись к Алексису:
— Как, вы не читали «Девку Элизу»? Нужно прочитать. Хотя все это слишком общо и анемично. Между нами говоря, «Западня» рядом с ней кажется шедевром.
Гонкур услышал это. Он кусает губы.
— Карьерист! — цедит он сквозь зубы, глядя искоса на Золя.
После «Западни» газеты предлагают ему за публикацию от 20 000 до 30 000 франков. «Западня», появившаяся в отдельном издании в феврале 1877 года, за короткий срок выдержала 35 изданий. Шарпантье, это воплощение честности, разрывает контракт, согласно которому только издатель получал все прибыли от успеха книги, и передает автору проценты с суммы, получаемой при продаже романа. В этом поступке проявилось большое благородство его характера. Он выплачивает Золя 18 500 франков [77] . Столько тот получил за все предыдущие
77
Около 60 000 новых франков.
В эти дни Золя становится самым известным французским писателем. Впервые на улицах распевают песенку:
С тех пор, как лет тебя со мной, Жервеза, Я не бываю больше в «западне».В цирке Франкони показывают пантомиму-пародию «Западня». В «Буфф дю Нор» большим успехом пользуются куплеты:
Вот «западня», где плут Купо способен вдрызг набраться, Где женщины дерутся и орут, Пьянчужки упиваются вином, Изводит известь штукатур…Однако несмотря на распри между буржуа и социалистами, несмотря на довольно подозрительный успех, на который справедливо указывал Флобер, народ верил в благие намерения Золя:
«„Западня“, бесспорно, самая целомудренная из моих книг. Людей испугала лишь форма ее изложения. Их возмутили отдельные слова и фразы. О, если бы они только знали, что этот свирепый романист, кровопийца — вполне респектабельный буржуа, человек, занимающийся наукой и искусством, который благоразумно уединился у себя дома и единственное честолюбивое стремление которого состоит в том, чтобы оставить после себя как можно более всеобъемлющее и жизненно правдивое творение!»
Дома на улице Гут-д’Ор, изображенные в «Западне», и сейчас еще сохранились. Заведения на бульваре Ля Шапель, хотя и были официально закрыты, но фактически они еще существовали во второй половине XIX века. Сегодня Нана фланирует по тротуару для тех, кого она называет «мой дружочек», и нет еще Тулуз-Лотрека, который написал бы ее лицо львицы. Прежде в «западне» папаши Коломба опрокидывали губительные рюмки. Теперь же вместо этого в задней комнате бистро, где стонут кабильские гитары, дымят сигаретами, сдобренными наркотиками.
Неподалеку от того места, где находился кабачок папаши Коломба [78] с сине-зеленым кубом, на углу улицы Пуассоньер (старое название) и бульвара Ля Шапель, то есть рядом с «западней», вывеска которой состояла лишь из одного слова — «Спиртогонная», сверкала неоновая вывеска «Дюпон-Барбес». «Западня» стала анонимным обществом. Дюпон преуспевал.
Глава вторая
78
Как об этом свидетельствует план, нарисованный самим Золя и хранящийся вместе с рукописью в Национальной библиотеке (стр. 103). В тот период, когда Золя писал «Западню», бульвар Орнано, получивший затем название бульвара Барбес, занял часть улицы Пуассоньер, но во времена, когда происходило действие романа, еще не было речи ли о Барбесе, ни о самом бульваре.