Зелье для государя. Английский шпионаж в России XVI столетия

Таймасова Людмила Юлиановна

Позиции Англии пошатнулись в начале 1569 г. В январе в Лондоне получили сообщение, что испанцы намерены доставить в Нидерланды большую партию французской «соли». Летом договор английского правительства с представителями гугенотов был продлен еще на один год, однако каких-либо финансовых документов, подтверждающих совершение сделки, не найдено. Около этого года русское правительство возобновило сношения с Римом через нидерландских посредников. В начале 1570 г., по свидетельству Салингена, в Печенгскую губу «на энкгюйзенском судне (Энкгюйзен расположен рядом с Амстердамом. — Л.Т.) прибыли итальянцы, а кроме того суда из разных мест… Итальянцы прибыли в Соловки со многими ремесленниками, художниками и проч., оттуда отправились в Онегу, а затем выехали в Москву»^{489}.

Ситуация на лондонском соляном рынке

требовала решительных действий со стороны Тайного королевского совета, и ранней весной 1570 г. начались переговоры о заключении брака между английской королевой и французским принцем. Тайный совет Елизаветы I контролировал переговоры, направляя их в нужное русло. Согласно «Реляции касательно различных действий, связанных с негоциациями по поводу брачных препозиций Генри, герцога Анжуйского, и Франсуа, герцога Алансонского», составленной девять лет спустя в канцелярии сэра Уильяма Сесила, Англия вступила в дипломатическую игру в марте 1570 г., когда «лорд Бакхерст, находившийся во Франции, был выдвинут Королевой-Матерью [в качестве посредника] от имени ее среднего сына, Монсеньора Анжуйского, и Кавальканти был использован там в качестве инструмента»^{490}.

В конце марта 1570 г. Гвидо Кавальканти были переданы инструкции, составленные сэром Френсисом Уолсингемом. К этому же времени относятся ностальгические воспоминания Джерома Горсея о той «счастливой поре», когда «достойный друг и родственник сэр Эдуард Горсей впервые познакомил» его с главой английской разведки Уолсингемом. Вполне вероятно, что молодой Горсей был послан в «цветущую» Францию, чтобы передать важные бумаги Кавальканти, а также сообщить приятную новость, что королева увеличила размер его ежегодного пансиона.

К марту следующего 1571 г. в Париже был выработан документ с препозициями брачного соглашения от имени герцога Анжуйского. Один из девяти артикулов предусматривал переход Елизаветы в лоно Католической церкви и воспитание возможных наследников добрыми католиками. Доставить королевское послание в Англию было поручено Гвидо Кавальканти.

Несомненно, в Лондоне располагали сведениями о содержании секретного документа с того момента, как только документ попал в руки флорентийца, поэтому для обдумывания ответа английскому правительству потребовались считаные дни. В начале апреля Кавальканти прибыл в Лондон, 13 числа артикулы были переданы королеве, а три дня спустя французский посланник уже получил официальный ответ. Как и следовало ожидать, камнем преткновения стал вопрос вероисповедания. Елизавета I выразила твердое желание остаться в лоне англиканской церкви.

Москву чрезвычайно интересовало развитие религиозного конфликта во Франции, а также ход англо-французских матримониальных переговоровов. В случае поражения гугенотов «белая соль» из Ла-Рошели оказалась бы в руках Карла IX. В то же время провал брачных переговоров оставил бы Англию без французской соли, и перед Тайным советом вновь встал бы вопрос о расширении торговых связей с Москвой. Иван IV был крайне заинтересован в том, чтобы поднять цены на «русскую соль» на международном рынке.

В марте 1571 г. царь отправил к султану посла Ищеина-Кузминского с вестью, что готов уничтожить крепость в Кабарде и дать свободный пропуск купцам из Астрахани в Турцию. Тогда же купец Борзунов повез щедрую милостыню в греческие монастыри^{491}. Направляя послов в Стамбул, правительство Ивана IV, несомненно, располагало сведениями о том, что препозиции герцога Анжуйского не получат одобрения со стороны королевы. Скорее всего, сведения «из первых рук» были получены русскими «сходниками» в Нидерландах от человека, близкого к Кавальканти. Таким информантом мог стать молодой англичанин — Джером Горсей.

Горсей практически ничего не говорит в своем трактате о первых годах службы на благо Короны, лишь вскользь отмечает: «Хотя я плохой грамматик, но, имея некоторые познания в греческом, я, используя сходство языков, достиг за короткое время понимания и свободного использования их разговорной речи». Те, кому были адресованы записки, не могли не догадаться, что автор имел в виду свой опыт в использовании шифровальных книг — «Алфавита», или «Грамматики». Чуть дальше Горсей упоминает, что, овладев «грамматикой», читал русские хроники, «хранимые в секрете» князем Иваном Федоровичем Мстиславским, одним из главных деятелей в правительстве Ивана IV. Джером Горсей вполне прозрачно намекнул,

что был завербован или, если выразиться точнее, — позволил себя завербовать одному из русских «сходников» в Нидерландах ранней весной 1571 г. По сообщению Штадена, Иван Грозный не жалел денег, «дабы узнавать, что творится в иных королевствах и землях»^{492}.

Сотрудничество Джерома Горсея с русскими «сходниками» происходило на взаимовыгодных началах. В Москву передавались новости из Парижа и Лондона, английское правительство, в свою очередь, получало достоверные сведения о ситуации в Москве. Информация о том, что русские отправили посольство в Стамбул с намерением продать «неверным» крупную партию стратегического товара, поступила в Лондон не позднее апреля 1571 г. Уже в начале мая в Тайном совете было принято решение возобновить переговоры о союзе с Москвой. Тринадцать кораблей, нагруженные оружием, боеприпасами и порохом, отправились через Зунд в Нарву, а северным морским путем для урегулирования вопроса был послан Антон Дженкинсон.

Как только царское правительство получило известие о том, что англичане готовы пойти на уступки, был разыгран кровавый фарс с приходом «120-тысячного» войска Девлет-Гирея, сожжением Москвы и разрывом торгового договора со Стамбулом. В тот день, 24 мая, стояла тихая безветренная погода, как подчеркнул в своей записке Джон Стоу^{493}. Находившийся в Москве Генрих Штаден сообщил, что пожар начался с какого-то «подгороднего монастыря», после чего трижды ударили в колокол, потом «еще и еще раз… — пока огонь не подступил» к Опричному двору государя. «Отсюда огонь перекинулся на весь город Москву и Кремль. Прекратился звон колоколов». Учитывая, что Опричный дворец располагался за Москвой-рекой на Болотной площади в расстоянии «ружейного выстрела» (около 500 м) от других построек и был обнесен стеной из тесаного камня высотой в 3 сажени (более 6 м), то огонь не мог перекинуться на Кремль самопроизвольно^{494}. Москва занялась в нескольких местах одновременно и сгорела за три часа. Сила огня была такова, что плавился металл. Городовые ворота были заперты или заложены камнями, никому не дозволялось выйти. Организованных попыток потушить огонь не проводилось. Государева казна была предварительно вывезена, войска выведены, город остался беззащитным. Эти и некоторые другие свидетельства современников дают основание утверждать, что столица была сожжена с ведома царя.

После пожара Иван IV и турецкий султан символически обменялись ножами в знак того, что торговая сделка не состоялась. Согласно русским хронографам, Андрей Ищеин-Кузминский обвинил турецкого султана, что его «посаженник» сжег Москву, и кинулся на того с кинжалом, «и Паши подхватили. Турский же Царь не велел казнити Посла, а сказал, как-де Русский Посол изволил за своего Государя умерети, вы-де мне также служите — и отпустил Послов с честью»^{495}. В свою очередь, «ставленник» султана послал к великому князю посла и передал через него «длинный нож в знак уважения и велел сообщить ему, что великий князь не должен гневаться за то, что он ему причинил, и не бояться, ибо он снова скоро вернется»^{496}. Джером Горсей упомянул в записках, что крымский посол получил от царя шубу и другие богатые подарки. Подробности инцидента во время дипломатического приема в Кремле, приведенные англичанином, позволяют сделать предположение, что он находился в то время в столице. Возможно, именно он доставил государю долгожданную весть, что Лондон готов пойти на уступки и заключить союзнический договор. Однако переговоры не состоялись по вине купцов Московской компании. Царь лишил англичан привилегий и выразил Елизавете I свое неудовольствие.

Весной 1572 г. «сходники» получили известие, что между английской королевой и Карлом IX был скреплен мир, и что королева-мать возобновила переговоры о заключении династического брака, на этот раз — от имени Франсуа герцога Алансонского. Одновременно в Париже велись переговоры о браке французской принцессы Маргариты де Валуа и Генриха IV Наваррского — лидера гугенотов. Переговоры с наваррским королем завершились в считаные дни. Брачный контракт был подписан в апреле, свадьба назначена на 18 августа. Если европейские наблюдатели ожидали, что матримониальные переговоры в Лондоне будут такими же стремительными и успешными, то их надежды не оправдались.