Зеленая кровь
Шрифт:
– Не знаю... Кажется, немного понимаю. Я так отчетливо вдруг представил его... Его красный, толстый, покрытый капельками пота нос, отвислые щеки, выцветшие глаза. Глянешь в эти глаза... Словно ожог - такая ирония! А может, не только ирония? Да нет, он всех давил своим интеллектом - как прессом. Спорить с ним было невозможно. Да и разговаривать... Тая, пожалуй, только и могла с ним разговаривать, не обжигаясь.
– Понимаешь, Тая, он был настолько поглощен своей работой... Это ведь однобоко, верно? Мне кажется,
– От бездуховности? Ты думаешь, что говоришь? Андрей Михайлович бездуховный человек? Тая отстранилась от меня. Глаза потемнели.
– Таюша, успокойся. Я совсем не это имел в виду.
– Тая отступила к двери.
– Андрей Михайлович был очень крупным ученым, но... Как бы тебе сказать поточнее... Он был философом, понимаешь? Он так или иначе пытался понять сущность человека. И чувствовал, что ему что-то не хватает. Ты говоришь, он искал. Вот это он и искал... чего в себе самом не находил. Но не во мне какая ерунда!
Тая была уже в двери. Так и уйдет?!
– Тая, давай не будем ссориться. Мы без конца с тобой ссоримся из-за Андрея Михайловича. Просто проклятье какое-то: умер, а все равно... во все вмешивается. Ты решила идти домой? Вот тебе ключ от дома.
Вложил в ее руку ключ от квартиры, сжал пальцы - потеряет еще, привлек к себе - так близко я, кажется, еще никогда не видел ее коричневых, таких испуганных и таких ничего не понимающих глаз. Осторожно, боясь спугнуть ее мимолетную успокоенность, я поцеловал ее.
– Иди. У тебя другого пути нет - только со мной. И у меня тоже. Так сказал Андрей Михайлович. А более умного человека мы с тобой не знаем.
Проводил ее до лестничной площадки, спускаясь на повороте, она еще раз посмотрела па меня вопрошающе-удивленно, я улыбнулся ей: "Иди!". И она ушла"
А я вернулся к себе, к ворохам бумаги на столе, сдвинул все в сторону и долго успокаивал разболевшееся сердце маленькими глотками холодной воды.
Я, видимо, уснул посреди бумаг, графиков и диаграмм. Тряхнул головой, отгоняя сон, с закрытыми глазами протянул руку к телефону, поднял трубку, поднес к уху не тем концом и услышал под носом:
– Александр Валерьевич, кривая капнографа ползет вниз. Уже два с половиной процента...
– Как себя чувствуют испытатели?
– Я еще не проснулся, я еще не понял, о чем мне говорит перевернутая "вверх ногами" телефонная трубка.
– Спят. Пульс и дыхание в норме.
Глава четвертая Путь решения
На девятые сутки к гермокамере подсоединили фитотрон. Выждав минут пятнадцать, пока они освоятся со своим "огородом", с расширением жилплощади и с ослепительным солнечным светом ксеноновых ламп, я вызвал на связь Михаила - меня интересовала психологическая реакция членов экипажа.
– Слушай, Саша, ребята с ума посходили! Жрут лук, сельдерей,
– Понимаю.
– Нет, ни черта ты не понимаешь, старик. Знаешь, как пахнут листья салата? Духами!
– выкрикнул он.
Опять его понесло... Лицедей! А как критиковал всю эту нашу систему жизнеобеспечения. "Тульский самовар на атомном реакторе..."
Мы встретились тогда случайно - как-то под праздники, на проспекте.
"Послушай, старик, это о вашей работе писала "Космическая медицина"? В последнем номере".
"О нашей".
"Молодцы. Я бы хотел поработать с вами - дело архиинтересное. Важное. Ради такого дела стоит жить. Жаль только, Циолковского вы поняли превратно".
"То есть как это превратно?"
"Ну, может, я не так выразился...
– Он задумался.
– Если уж вы решили переделать физиологию человека... Что ж тогда так робко, по-школярски? Усмехнулся.
– Знаешь, что вы делаете? К атомному реактору пытаетесь приделать тульский самовар. Для охлаждения..."
"Ну, знаешь ли!
– возмутился я. Этот его тон...
– Мы решаем техническую задачу".
"Вот именно: сугубо биолого-медицинскую задачу".
Он нахмурился, брови сбежались к переносице.
"Циолковского вы, конечно, извратили. Да и профессор Скорик... Он же имел в виду совсем другое".
Я редко выхожу из себя - таков уж характер. Но на этот раз... Ладно, Циолковского мы, возможно, и извратили - Циолковский жил на заре туманной юности, а сейчас о космосе не говорят, а летают там. Допустим. Но профессор Скорик! Да он же сам был нашим научным руководителем!
"Не кипятись, - остановил меня Михаил.
– Я знаю, что он был вашим руководителем. Но на какой стадии? Что вы тогда имели, когда он был вашим руководителем? Бокс, газоанализаторы и сотни вопросов без особой надежды получить хотя бы на один из них исчерпывающий ответ. А сейчас вы уже, я знаю, отрабатываете практически полную систему жизнеобеспечения. С тремя метаболическими кругами. Так?"
Да, он был неплохо осведомлен о наших работах. "И, выходит, отрабатываем совсем не ту систему?" Ирония прорвалась невольно. Но он даже не заметил моей иронии.
"Я уже тебе сказал..."
"Тульский самовар на атомном реакторе?"
Михаил кивнул - именно так.
"И ты тем не менее хотел бы работать у нас?"
Он глянул на меня... Что он знает такое, что дает ему право глядеть вот так?
– Как самочувствие?
– Какое там самочувствие! Праздник. Как сказал Пушкин - мороз и солнце... Да нет, зарапортовался - какой там мороз!
– Экклезиаст сказал лучше: "Сладок свет и приятно для глаз видеть солнце".
Я тоже лицедействовал - в тон ему.