Зеленый берег
Шрифт:
…Сегодня, она велела мальчику остаться после уроков. Он недоуменно взглянул на учительницу, чуть изменился в лице, всё же ответил, как полагалось:
— Хорошо, Гаухар-апа, останусь.
Они сидят в пустом классе вдвоем, учительница — за своим столом, Акназар — на ближайшей парте. Гаухар не спешит начать разговор — собирается с мыслями, присматривается к смуглому худощавому мальчику. А он отводит глаза, колупает ногтем край парты.
— Не надо портить парту, — не повышая голоса, сказала Гаухар.
Он опустил руки, сел прямее.
Теперь послышалось что-то похожее на
— Акназар, — начала она, вернувшись к столу, — я давно хотела спросить тебя: ты ведь любишь рассматривать картины, рисунки?
Мальчик смутился, даже вздрогнул слегка; хотел подняться, как положено при вопросе учительницы, но Гаухар остановила:
— Можешь сидеть, ведь мы не на уроке, Я жду, Акназар, отвечай.
Помедлив, он сказал отрывисто:
— Не знаю…
— Чего ты не знаешь?
— Не знаю, люблю ли картины.
— Но ведь я помню — тебе и самому хотелось рисовать.
— Нет… Теперь не хочется.
Разговор плохо вязался. Но нельзя же кончать на этом. И Гаухар предложила почти наугад:
— Может быть, зайдем ко мне, посмотрим вместе мои рисунки?
Он согласился, — правда, без особой радости.
День был ясный, солнечный. Сугробы блестели, искрились, даже глазам больно. Уже за середину зимы перевалило. Но Гаухар сейчас не до того, чтобы думать о временах года.
По другой стороне улицы, делая вид, будто ничто не интересует ее, идет Зиля, широко размахивая маленьким портфельчиком.
Гаухар с улыбкой отвернулась, — пусть Зиля думает, что ее тоже не заметили, — впрочем, улыбка была вызвана мелькнувшим воспоминанием. Когда-то она вот так же возвращалась из школы, бездумно размахивая сумкой, И вдруг оступилась в яму, полную мартовской ледяной воды. Ноги вымокли до колен, в ботинках хлюпало. Неожиданно она услышала чей-то смех. За ближайшим плетнем прятались мальчишки, потешались забавным происшествием. Возможно, они а выкопали яму в рыхлом, тающем снегу, потом притаились за плетнем, дожидаясь зеваку-прохожего. Роняя злые слезы, маленькая Гаухар погрозила озорникам кулаком.
— …Акназар, — обратилась учительница к своему спутнику, — может, пригласим и Зилю посмотреть на рисунки?
— Пусть она идет своей дорогой, — сумрачно отозвался мальчик.
Они свернули в узкий переулок, потом через калитку вошли во двор. В сенцах гусиным крылом обмахнули с обуви снег. Все же Акназар снял валенки на кухне. Тетушки Забиры не было дома. Это на руку Акназару, он побаивается Забиры: прошлой осенью по дороге в школу он угнал у нее гусей. Это было очень забавно: Акназар размахивал хворостиной, а гуси, гогоча, распустив крылья и вытянув шею, бежали впереди него. Так и пригнал он гусей к самой школе.
Предложив гостю снять пальтишко и повесить на крючок, Гаухар на минуту скрылась за цветастой занавеской, отделявшей «боковушку» от горницы.
Через занавеску она спрашивала Акназара:
— Ты чем занимаешься дома, как только приходишь из школы?
— Положу портфель с учебниками и сейчас же бегу на улицу.
— А когда обедаешь?
— По-разному бывает, — уклончиво ответил Акназар.
Гаухар вернулась в горницу с кипой различных журналов, которые она обычно покупала в киосках. Акназар, задрав голову, разглядывал рисунки Гаухар, размещенные на стене. Всякое там было изображено: лесные поляны, берег реки, одинокие деревья, цветы Акназар то косился украдкой на окно, то опять смотрел на рисунки. Вдруг спросил:
— Это вы все здесь нарисовали, Гаухар-апа?
— Большинство — здесь, остальное — в Казани, там я жила раньше. — Помолчав, добавила многозначительно: — На том самом месте большинство нарисовано, где мы однажды были с тобой. Надеюсь, помнишь? — И внимательно посмотрела на Акназара.
Помнит ли он!.. Акназар вспыхнул, потом, словно стараясь что-то подавить в себе, нахмурился. Расчет Гаухар оказался правильным. Конечно, мальчик не забыл о тех часах, которые так славно провел на берегу реки вместе с учительницей. Никто ему не мешал тогда откровенничать, спрашивать, о чем хотелось. Такие встречи больше не повторялись. Вскоре учительницу будто подменили, какой-то чужой стала. Наверно, Акназару было обидно до боли переживать все это.
И еще в одном предположении не ошиблась Гаухар. Какой-нибудь час тому назад, в классе, Акназар говорил, что больше не любит смотреть картины и ему теперь не хочется рисовать. А сам чуть вошел в комнату к ней, сейчас же начал разглядывать рисунки на стенах и расспрашивать, где они были нарисованы. Значит, неправду он сказал о себе. Но чем была вызвана эта ложь? Вероятно, все той же жгучей обидой: «Ты перестала уделять мне внимание, и я не хочу больше рисовать», «Сколько же пережил мальчик тяжелых часов, а может, и дней, если в душе у него зародилось это темное, мстительное чувство?! Как могла я, учительница, допустить такое?!» Она не находила ни одного слова в оправдание себе. А тут еще послышался голос Акназара:
— У этого дерева высохла верхушка, — должно быть, молния ударила?
Мальчик продолжал рассматривать рисунки на стенах комнаты. Он спрашивал о тополе под окнами казанской квартиры Гаухар, действительно поражением молнией. Она хорошо помнит, как сказала Джагфару «Ты сохнешь, как этот тополь!»
— Да, дерево обожгло молнией, — глухо проговорила Гаухар, изменившись в лице.
Некоторое время оба молчали. — Акназар морщил лоб, что-то соображая. Вдруг лицо у него оживилось, глаза засняли.