Зеленый остров
Шрифт:
Зоя стыдилась того недоброго раздражения, которое вызывали в ней цветущий вид подружек, бездумный блеск их глаз, жизнерадостный и неуемный хохот. Она понимала и соглашалась, что каждый человек живет сообразно своему темпераменту, своей натуре — и все-таки нет-нет да и спрашивала себя тоскливо: «Что же я-то такая невезучая?»
Но жившая в Зое привычка сравнивать свою долю с положением других женщин заставляла вспомнить тех девчат из цеха, у которых жизнь была еще горше.
Среди работавших в цехе шлифовщиц, сборщиц, контролеров много было таких, кто пришел на завод после окончания профтехучилища. А набирали в него, в основном, беглянок из сел и деревень. Какими же разными были эти девчонки! Находились среди них и злые на язык сплетницы, вроде красавицы Инны и кругленькой, пухленькой,
…Оказалось, действительно, Инна не сама шила платье. И давняя знакомая портниха заломила сумасшедшую цену! Так разговор перешел на деньги и далее на трудности современной жизни, когда чего ни коснись, все дефицит. Затем заговорили о хлопотах с детьми. Как раз у нетерпеливой Инны возня с ребенком больше всего отнимала, по ее признанию, сил и нервов. Зоя при этом вспомнила, что совсем недавно Инна сдала табельщице справку, выданную медицинским учреждением, про которую громко не говорят, и сказала:
— Инка, зря ты своему Валерику сестричку не захотела родить! Я вот с братом росла, с Алешкой. Уж и воевали с ним, а все-таки хорошо было!
Инна вытаращила зеленоватые, в колючих ресницах глазища.
— Ты что, за дурочку меня считаешь?
— В самом деле, зачем лейтенанту ребенок! — съязвила Ольга.
Лицо Инны сделалось малиновым.
— При чем тут лейтенант! — злобно выкрикнула она. — Уж такого, Олечка, от тебя не ожидала! И не тебе про это говорить, у самой, слава богу!.. А нам с мужем второй ребенок сейчас просто ни к чему. У нас путевки на август в Пицунду. Что же мне, с пузом туда тащиться?
— Поехали бы на следующий год, — возразила Зоя.
— На следующий год, милочка, мне уж двадцать семь тюкнет. Только и пожить, пока молодая… Нет уж, с меня и одного малого вот так, — она взмахнула рукой вблизи горла, — хватает!
— Оль, а вы-то с мужем почему второго не заведете? — простодушно спросила Зоя.
— А ты почему? — прищурилась Ольга.
— Смеешься, противная! От кого же?
Тут Ольга действительно с удовольствием и очень звонко расхохоталась.
— Ну, чудо в перьях, — говорила она, беспомощно отмахиваясь пухлой ручкой. — Возьмись активно за дело — и, пожалуйста, рожай. Хотя бы от Семки Лучинина. Ух, роковой мужчина!.. А хочешь помоложе — вон того, новенького попроси. Ты посмотри, какой красавчик!
Через сборочный участок в тот момент проходил токарь Сергей Коршунков. Смотрел как раз на них. И встретился взглядом с Зоей. Улыбнулся таинственно. Зоя быстро опустила глаза.
— Ну, видишь, как хорошо у вас получается! — подбодрила с хитрой ужимкой Ольга.
Много молодых парней замечала Зоя и в цехах завода, и на улицах заводского поселка. И если на заводе при замызганной спецодежде грубоватость парней не слишком бросалась в глаза, то после работы, когда переодевались они в чистое, видеть некоторых из них было неприятно. И вовсе страшно становилось, если встречала в поздний час на улицах поселка компанию из троих-четверых одуревших от дешевого вина парней. Пугали издевательские гримасы, грубая брань, почти звериные выкрики. Эти парни носили сползавшие с бедер расклешенные брюки, приталенные рубашки с закатанными рукавами (и чтобы ворот непременно был расстегнут
Сколько же похабщины слышала от них Зоя в собственный адрес, сколько раз, обступив ее, парни тянули к ней лапищи, и приходилось в отчаянии отбиваться, вырываться, убегать со скачущим в груди сердцем. Зоя не могла понять, почему ребятам, учившимся когда-то в школе, бывшими пионерами и, может быть, даже комсомольцами, нравится напускать на себя злодейский вид. Но с горьким чувством она замечала, что количество этих дикарей не уменьшается, и никого они не стесняются, не боятся.
Совсем иначе выглядел Коршунков — подтянутый, подстриженный. Совсем иным было его лицо — открытое, чистое, с внимательным и серьезным взглядом светлых глаз. На станках Коршунков работал быстро, уверенно и без брака. Мастер токарного участка Лучинин, отыскавший Коршункова среди заводских волейболистов, гордился новичком как своей личной удачей.
— Мам, не видела Ленкины гольфы, беленькие? В шкафу нет, я все перерыла. Какие гости, сказала, пойдем в парк. И нечего беречь, пусть не ходит как замарашка… Леночек, ты еще не умылась? Вот ведь ты какая! Сама, сама умоешься, не маленькая. И поживей, у нас нет времени… Ой, я же бигуди еще не это самое… мам, нашла гольфы? А где были? В книжном шкафу?! Во дает! Запрячет так запрячет. Ну, умылась? А в ушах?.. Теперь одевайся. Да оставь ты куклу ради бога, нам некогда! Иди сюда, на стул. Ого, какая тяжелая стала. Потому что большая? Конечно, большая, уже пять лет. Мам, помнишь, из роддома?.. Не потерять бы, думала. А теперь мы вон уже какие… с козами в носу. Плохо умылась, Ленка, надо же и ноздряшки… Мам, а все же она на него больше похожа, на Сушкина. Ой, перестань ты! Проживем как-нибудь. Пока еще многие оглядываются. Только никто нам не нужен, правда, Ленок? Мы и сами, скажи, с усами. Стой, не вертись! Мам, может, и брюки мои чуть-чуть? Ох, какая ты все-таки, ведь я же опаздываю! Да никуда не тороплюсь, успокойся ради бога! Конечно, конечно, все ты видишь, все замечаешь… Вот будет мне, сколько тебе, и я все стану замечать… Кошмар, уже половина первого! Банты? Белые, белые. Только поскорее, я умоляю! Мам, ну завяжи ей банты, она ведь до вечера промусолится!..
…Тонким шелком колышется на тополях молодая листва, тротуар под ними усыпан красно-коричневыми сережками. Эффектная женщина широко шагает по тротуару — в светлых брюках, яркой кофточке, со взбитыми темными волосами. Вприскок, едва успевая, рядом с ней мелькает крепенькими ножками в белых гольфах русоволосая девочка.
Зеркальная витрина магазина, в которой выстроены пирамиды из рыбных консервов, старый тополь с беленным известью — похожим на печку — стволом, троллейбус, у которого на боку глубокая вмятина — все занимает девочку.
На площади троллейбус делает круг. Вдруг один из прутьев на его крыше срывается с провода, от его удара соскакивает и второй; штанги слепо мечутся и, высекая искры, бьются о провода. Прозрачно-стеклянный вагон останавливается, хлопают двери. Из водительской кабины выходит молодая женщина в зеленой кофте с закатанными по локоть рукавами, в смявшейся гармошкой юбке. На ходу надев брезентовые рукавицы, она хватается за веревку, привязанную к штангам, дергая, прицеливается и быстро возвращает угольные колодки штанг на провода.
— Мамочка, давай еще посмотрим! — просит Лена.
— Вот ведь ловкая какая! — одобрительно произносит ее мать. — Ой, Лен, мы же с тобой опаздываем. Дядя Юра нас заругает.
— А кто дядя Юра?
— Все увидишь. Все узнаешь… Только давай поживее, ладно?
В парке тесно стоят черноствольные старые липы. Вход в парк — две облицованные плиткой стелы, на них надписи большими металлическими буквами.
— Мам, давай почитаем?
— После… Потом, ладно?
Аллеи посыпаны красным толченым кирпичом. В пятнах тени они бордовые, в пятнах солнечного света — оранжевые. Лена вырывается вперед, бежит по оранжевым островам.