Зелёный шум
Шрифт:
— Что раздумываешь, как Кутузов на военном совете? — поторопила его Елька. — Записывай, кто куда желает, и за дело пора.
— Понимаете, какая штука, — уклончиво заговорил Борька. — А может, Гошку не записывать в группу, воздержаться пока?
— Это почему «воздержаться»? — в один голос спросили Елька и Таня.
— Сами ж знаете. Дело с Шараповыми тёмное, ничего ещё не ясно. Вот вызовут их на правление, решат, что и как, тогда посмотрим.
— Да чего ты кругом да около ходишь! — перебил его Митяй. — Скажи напрямки: подсудные они, Шараповы,
— Верно, ребята, — сокрушённо вздохнув, согласился Борька. — Нельзя, пожалуй, Шарапову с нами. Неудобно как-то. Придём мы за золой к кому, а там узнают, что с нами Гошка Шарапов… ну и вытурят всех нас в шею.
— Да что ты говоришь такое?! — вне себя закричала Таня, бросаясь к Борьке. — Как ты смеешь? Он же не чужой нам, Гошка. Ребята! Ну, чего вы молчите?
— Вот взвилась тоже. Все же так говорят, — растерянно забормотал Борька.
— А я вот не верю, — перебила его Елька. — Не виноват Гошка. Не мог он нас обмануть, не мог! Давайте хоть ещё раз его спросим. — Она обернулась назад. — Ну, скажи ты ребятам…
Но Гошки Шарапова около крыльца уже не было.
Забыв про санки с сундуком, Гошка вылетел из переулка Покатиловых как настёганный и, не разбирая дороги, помчался вдоль улицы.
Так вот оно как! Значит, не зря тётка Ульяна наставляла Никитку и Борьку, что Гошка им не пара, что дружить с ним опасно.
А ведь сколько лет они дружили втроём, вместе учили уроки, обменивались книгами, ходили на рыбалку, мечтали после школы вместе поступить в училище механизаторов. Вот она и дружба!
Гошка вдруг обнаружил, что ноги ведут его не к дому, а в противоположный конец деревни. Куда же это он идёт?
Может быть, поговорить со Стешей Можаевой? Но она и так не верит, что Гошкина мать виновна, и готова её защищать, но что она может сделать, если мать сама призналась во всём. Не лучше ли зайти к бабке Евфросинье, залечь на печку, как барсук в берлогу, и никуда больше не показываться? Пусть все думают, что Гошка уехал далеко-далеко и никогда больше не вернётся в Клинцы.
Да нет, к бабке нельзя. Она будет стонать, охать и без конца донимать внука расспросами, как это его мамку «бес попутал». Потом затеплит лампадку и примется молиться за погрязшую в грехах богоотступницу Александру. «Да ну её, ещё ладаном пропахнешь», — подумал Гошка, поворачивая обратно.
Но мысль об уходе из дома уже не покидала его. В самом деле, почему бы ему не уехать куда-нибудь. Определился же в школу-интернат Серёга Савушкин и, кажется, очень доволен новой жизнью. Ходит в форме и в каждом письме домой сообщает, что непременно будет учиться на реактивного лётчика. А Зинка Петракова? Хоть и девчонка, а устроилась в ремесленное, учится работать на токарном станке и вытачивает из металла такие детали, что все клинцовские мальчишки сгорают от зависти.
Конечно, об уходе из дома придётся сообщить матери. Ну, да она возражать не будет. Ей сейчас не до этого.
Но
Гошка замедлил шаг и задумался. Дорожка вела мимо дома Краюхиных.
За крыльцом дядя Вася колол дрова. Широко расставив ноги, он высоко над головой вскидывал тяжёлый колун и с хеканьем ударял им по торцу берёзового чурбака. Удар приходился по самой середине, и полено, в меловой берестяной одёжке с чёрными подпалинами, с сухим щёлканьем распадалось на две половины.
«Как сахар колет», — подумал Гошка и, остановившись, невольно залюбовался работой.
— А-а, Гоша, — заметил его дядя Вася. — А где Никитка? Что ж это вы, други мои, не встретили меня сегодня?
Гошка развёл руками — они ведь совсем забыли, что сегодня суббота.
— Дела тут всякие, — уклончиво ответил он. — А Никитка с ребятами золу собирает.
— Та-ак… дела-события, значит? — покачал головой дядя Вася. — Слыхал я кое-что, слыхал.
— Уже знаете, рассказали вам? — вспыхнул Гошка и, подойдя ближе к Никиткиному отцу, умоляюще заговорил: — Дядя Вася, возьмите меня с собой. На завод.
— Стоп, парень, — опешил тот, откладывая в сторону колун. — На какой такой завод?
— А на тот самый, где вы работаете. Где жатки делают, косилки.
— Это как же так? Ни с того ни с сего, с бухты-барахты. А мамаша что скажет? А чего ты, к примеру, делать умеешь?
— Мамка, она отпустит. А делать что хошь буду, — принялся уверять Гошка. — Пусть хоть самое тяжёлое, хоть самое грязное. Слова против не скажу. Ну возьмите, дядя Вася! Не могу я здесь больше!
Дядя Вася закурил, затянулся и попросил Гошку рассказать, что же произошло с матерью. Мальчик зябко поёжился.
— Так вы уже знаете.
— То по слухам, с пято на десято. А ты мне толком обрисуй… как на самом деле всё было. Давай-ка присядем.
Они опустились на берёзовый чурбак, и Гошке пришлось рассказать о базаре, о чайной, о подарках.
— Да нет, парень. Чего-то вы с Никиткой недоглядели, — покрутил головой дядя Вася. — Не может мамаша твоя на чужое польститься.
— Так она же сама председателю призналась, — вырвалось у Гошки.
— Всякое бывает на белом свете, — задумчиво заговорил дядя Вася. — Один соседа походя оболжёт, другой на себя наговорит невесть что. Да нет, натемнили что-то с Александрой. Я её вот с каких пор знаю, поручиться за неё могу.
— Стеша и дед Афанасий тоже за мамку, — вполголоса заметил Гошка.
— Вот видишь, не одна она. Надо будет с Николаем Ивановичем поговорить об этом. — Дядя Вася приподнялся. — Пойдём-ка к председателю, Гоша.
— А я зачем?
— Расскажешь обо всём, как вот мне сейчас. Потолкуем. Он человек справедливый был. По правде всё решал, по совести.
Не успели дядя Вася и Гошка выйти из переулка на улицу, как из-за угла дома появился Никитка. Он шёл пошатываясь, точно пьяный, запрокинув голову кверху и прижимая к разбитому носу белую варежку.