Землетрясение. Головокружение
Шрифт:
— Надо бы вам на «ты» переходить, — сказал Григорий. — Кстати, хозяин, хлебнуть у тебя не найдётся?
— Я не знаю, — сказал Костя. — Надо у тёти Лизы спросить.
— Вот так хозяин! Тётя Лиза, так как?
— От Василия Павловича целый погреб остался. Чего только нет. Прикажете подать, Константин Серге евич? В кабинет? В гостиную? В сад? — Лиза язвительно кривила тонкие губки, язвил и её елейный голосок.
Ксана смотрела на Костю, она ждала, что он скажет, как поведёт себя.
— Я сам спущусь в погреб, — сказал Костя. — Где
— Во! Это уже по–хозяйски! — одобрил Григорий.
И Ксана тоже похвалила его, чуть кивнув одобрительно. Его ответ ей понравился.
— И я с вами, — сказала она. — Погреб! Там, наверное, прохладно, как в горах.
— Нет уж, сама распоряжусь! — рассердилась Лиза. — Нечего по погребам лазить! Анна Николаевна пока ещё меня от дел не отстранила. Куда вам подать?
— В дядин кабинет, — сказал Костя.
— Ступайте, принесу. — Лиза удалилась, рассерженная, разобиженная чуть ли не до слез.
— Да, ситуация, — протянул Григорий. — А говорят, что Островский устарел. Ну, веди, хозяин.
Стали подниматься по лестнице, и Костя шёл впереди, как и подобает хозяину. Он шёл и прислушивался к шагам Ксаны. Своих шагов и шагов Григория он не слышал. А Ксана шла как-то странно. Шагнёт и остановится, шагнёт и остановится, будто ступени были для неё слишком круты. Костя оглянулся. Ксана не ждала, что он оглянется, не было на лице у неё сейчас весёлой улыбки. И она, вот и она, робела сейчас чего-то, испуганное было у неё лицо.
Едва войдя в кабинет профессора Лебедева, Григорий кинулся к ружьям. Здесь их было столько, что у него глаза разбежались. Как в музее, в оружейной палате.
— Это отличное, а это ещё лучше! —восхищался Григорий. — Вот так ружья! Вот это вот ружья!
Он решился и снял со стены самое приглянувшееся ему ружье. Это был короткоствольный карабин с магазином, как у автомата.
— Костя, друг, а ведь этот карабин у тебя отберут. На него специальное разрешение надо иметь. По сути, это многозарядная винтовка. Эх, американочка, да с тобой я хоть на льва, хоть на тигра! Хоть на нашего декана! — Григорий прижался щекой к ружью, как к любимой. — Заряжен зверобой?
— Не знаю, — сказал Костя.
Насторожившись, Григорий оглядел карабин.
— На предохранителе. Значит, заряжен. Ты, Костя, понимаешь, что это за машина?
— Догадываюсь.
— Ни черта ты не догадываешься. Снять с предохранителя, нажать на спуск — и все тут взорвётся, весь дом разнесёт. — Григорий осторожно, почтительно водрузил карабин на место. — Надо отцу сказать, чтобы разрядил при случае. Он про эти ружья понимает не хуже, чем Василий Павлович понимал.
— А сам боишься? — спросила Ксана.
— Конечно, боюсь. Чужое ружье стреляет без предупреждения. Да и не приучен я, сестрица, к заморским ружьям. Вот разве что Костя когда-нибудь подарит… Хотя нет, зачем мне такое ружье? Что я с ним делать стану? Его у меня на первой же заставе отберут.
—
— В первую ночь было страшно. А теперь привык вроде.
— Нет, вы не привыкнете. Я в нашем доме родилась, а всё равно не могу привыкнуть. Ведь мы живём в домах, которые сделали наши родители. И всё, что есть там, — куплено, собрано ими. Вот мой отец собирает картины, ваш дядя собирал ружья. А зачем мне эти хмурые картг^ы? А вам, зачем вам этот арсенал? Вы, наверное, ни разу и на охрте не были.
— Нет, я бывал. С отцом.
— Всё равно вы не охотник, Костя. А теперь вот будете охотником. Эти ружья вас заставят. Понимаете? Мы живём не так, как хотим, а как устанавливается другими. Нам говорят: так надо, и мы подчиняемся. Мы не думаем, мы подчиняемся. Это очень неправильно, понимаете? Это несправедливо.
— Да, — сказал Костя, — я понимаю. Несправедливо.
— А что ты предлагаешь, сестра? — спросил Григорий. — Каждому из нас начинать с нуля? Ты не современна. Да это и не твои мысли. Это тебе твой беглый поэт напел. Все та же древняя песенка про счастье в шалаше. Ну, в его варианте это не шалаш, а кибитка или там юрта.
— Ты ничего не понял, — сказала Ксана. — Ты умный, но ты глупый, Гриша. — Она осторожно, пугливо дотронулась носком туфли до оскаленной волчьей пасти. — Зачем Косте этот волк, ну, скажи, зачем он ему?
— Выбросит. Продаст.
— Не решится. Сразу не решится, а потом и подавно. А этот колокольчик, — зачем он вам, Костя?
— Он мне не нужен.
— У отца тоже есть такой колокольчик. Зазвонит, и я бегу к нему. А раньше мама бежала. Что тебе? Что подать? — Ксана взяла со стола колокольчик, и он тотчас ожил в её дрогнувшей руке.
— Иду, иду! — послышался с лестницы голос Лизы. — Уж и не терпится!
Вот! — Ксана зажала звон в ладонях. — Вот, Костя, привыкнете и станете звонить, вызывать.
— Тут все можно переоборудовать, — сказал Григорий, — Чепуху несёшь, сестра. Это у тебя от плохого настроения. Колокольчика' испугалась! Волчья шкура не веселит! Поженитесь, все тут поменяете. Готов за небольшое вознаграждение быть вашим консультантом.
— Вот видите, Костя, он уже нас поженил. Да не он. Это дом Уразовых решил породниться с домом Лебедева. Наше согласие, оказывается, даже и не обязательно.
— А Костя согласен, — сказал Григорий. — Верно, Костя?
Вошла с бутылкой и стаканами Лиза, и Костя кинулся ей помогать. Он принял у неё поднос, на котором одиноко стояла бутылка невиннейшего кагора и множество было всяческих тарелочек и вазочек со сладостями.
— И это все? — вознегодовал Григорий. — Тётя Лиза, да вы, никак, нас за детей принимаете.
— Дети и есть.
— Мы — студенты, мы уже сами можем детей делать.
— Господи, помилуй! — смутилась тётя Лиза. — Какой у тебя, Григорий, язык распущенный! Смотри, скажу отцу!