Земля, до восстребования Том 2
Шрифт:
Страдания, к которым его приучила каторга, притуплялись от одной мысли о страданиях миллионов людей — убитых, раненых, измученных или обездоленных войной.
Кроме разногласий общего порядка, затрагивающих поголовно всех, в этой камере бушевали страстные дискуссии в национальных рамках. Ссорились между собой сербы и хорваты. Сторонники югославского короля Петра — их возглавлял министр Радованович (30 лет каторги) - ссорились с приверженцами республики, среди которых выделялся доктор Сердоч (пожизненная каторга). Албанцы спорили с югославами о формах будущего государственного устройства, будто их родина уже освобождена
Чинкванто Чинкве отстаивал марксистские позиции, хотя коммунистом себя не называл.
Теперь после разгрома Испанской республики, ему было удобно выдавать себя за антифашиста, пленного офицера Интернациональной бригады. Иные, как подполковник Тройли, считали его агентом Коминтерна, но мало кто верил обвинению в шпионаже. Особый трибунал по защите фашизма часто приклеивал подобный ярлык политическим противникам.
Узник Рейчи, в Албании его трижды приговаривали к смертной казни, не скрывал недоверия к словам Чинкванто Чинкве, когда тот распространялся о своей коммерческой деятельности. А когда Чинкванто Чинкве открещивался от коммунистов, Рейчи иронически оттягивал себе нижнее веко — не обманывают ли его глаза, он хочет пристальнее взглянуть на собеседника.
Марьяни в спорах бывал горяч, неуступчив, а споры на политические, общественные, экономические, военные темы возникали каждый день.
— Какая формация наступит после коммунизма? — допытывался Марьяни у Кертнера.
— Новой формации не будет, коммунизм — последняя формация.
— Но вы же сами утверждаете, что все изменяется. Одна формация сменяет другую. Значит, и коммунизм будет временно…
— Если что–нибудь и достойно стать вечным, то именно идеальное…
Острый спор вызывала коллективизация в русской деревне и борьба с «состоятельными землевладельцами». Марьяни усматривал ошибку русских большевиков, а заодно его друга, в неправильной предпосылке к решению экономических проблем.
Много споров разгоралось вокруг Ленина и его учения. Марьяни в оценке Ленина оставался на старых, анархистских позициях. И напомнил, что вождь итальянских анархистов Энрико Малатеста после смерти Ленина напечатал статью под названием «Радоваться или плакать?». Впрочем, Марьяни оговорился, что с этой статьей Малатесты он никогда не был согласен.
Лючетти дал своему другу горячую отповедь, а старика Малатесту он за эту статью смешал с прахом. Лючетти с юности преклонялся перед гением Ленина.
— Конечно, нашему Антонио Грамши трудно позавидовать, — вздохнул Лючетти. — Но завидую тому, что он познакомился с Лениным, беседовал с ним. Я слышал, Ленин уже был тяжело болен, к нему никого не пускали и для нашего Антонио сделали исключение… Еще юношей я мечтал увидеть Ленина! Вы его никогда не видели? — неожиданно спросил Лючетти, повернувшись к Кертнеру.
— Нет, — ответил Этьен односложно, чтобы не произносить много неправдивых слов.
Он вновь не имел права ответить чистосердечно, этому решительно воспротивился бы Конрад Кертнер.
108
Он попал в Народный дом случайно.
Вернулся с занятий в политехническом коллеже и нашел дома незнакомого гостя. К брату приехал товарищ, тоже медицинского роду–племени, не то из Лугано, не то из Лозанны, Лева уже не помнит, откуда. Но помнит, что медик приехал в Цюрих всего на несколько часов и ему очень нужно было повидаться
Лева знал, что брат присутствует на съезде швейцарской социал–демократии, где должен выступить с приветствием Ленин. Лева не раз встречал Ленина на улицах Цюриха, а еще чаще на почте; знал, где Ленин живет, но никогда прежде его не слышал.
Лева повел приезжего в Народный дом.
Ленин очень тепло приветствовал швейцарских товарищей, он говорил по–немецки.
Лева хорошо понимал картавый говорок Ленина, понравилась ясность, с какой Ленин доказывал, почему партия не поддерживает террора и почему при этом стоит за применение насилия со стороны угнетенных классов против угнетателей, почему ведет пропаганду вооруженного восстания.
Это было в один из дней поздней осени 1916 года. Разве мог юноша предполагать, что этот день внесет перелом в его сознание, определит направление всей его жизни?
В годовщину Кровавого воскресенья (в России этот день по старому стилю отмечали 9 января), 22 января 1917 года, Лева слушал в Народном доме доклад Ленина о революции 1905 года на собрании молодежи.
Лева хорошо помнит, что Ленин тогда начал доклад обращением: «Юные друзья и товарищи!» А в конце доклада причислил себя к старикам, которые, может быть, не доживут до решающих битв. Но молодежь будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции!
Отныне Лева не пропускал ни одного номера газеты «Социал–демократ», внимательно прочитывал статьи Ленина. Особенно ему запомнилась статья «Поворот в мировой политике», в No 58, незадолго до того, как к ним в Цюрих донеслись первые вести о революции в России, о свержении царя.
Он знал, что Ленин уехал в Берн, где находились все посольства, знал, что группа эмигрантов уже деятельно готовится к отъезду в Россию.
Мартов внес предложение ехать не через Англию и Францию, которые чинили препятствия для возвращения на родину противников войны, пораженцев, а ехать через Германию. Ленин горячо поддержал смелый план Мартова и сказал: «Немцы будут архидураками, если не пропустят в Россию тех, кто выступает против войны. Я уверен, они охотно пойдут на это».
Лева вместе с братом был в числе тех, кто 9 апреля провожал в Цюрих поезд, которым выехало около сорока эмигрантов во главе с Лениным. На вокзале пришлось долго ждать, пока к поезду, идущему к германской границе, прицепят специальный вагон «микст».
Каждый пассажир этого вагона дал подписку в том, что будет подчиняться всем распоряжениям руководителя поездки Фрица Платтена, что ответственность за эту поездку каждый берет на себя и что ему сообщена напечатанная в «Пти Паризьен» заметка. В ней говорится, что русское Временное правительство угрожает предать суду за государственную измену эмигрантов, которые возвратятся через Германию.
Старший брат не был знаком с секретарем социал–демократической партии Швейцарии Фрицем Платтеном, но знал, что тот женат на русской, участвовал в революции 1905 года в Риге, сидел в русской тюрьме, был освобожден царским правительством под залог, а сейчас согласился выполнить партийное поручение и стать руководителем поездки. Братья Маневичи знали, что Платтен — единственный швейцарский делегат, который примкнул на Циммервальдской конференции к левому крылу и разделял взгляды Ленина.