Земля дождей
Шрифт:
Мужчина усмехнулся.
— Ой, поэт, поэт! — сказал он, тряся указательным пальцем. — Играть вздумал?
Я стоял с абсолютно сёрьезным выражением лица.
— Гм…. Ладно… Я погляжу, что можно сделать, — вдруг снисходительно произнёс Александр Павлович. — Но только, если слово, которое я сейчас скажу, окажется в твоей бумажке. Если нет — жильё в порядке очереди. Раз начал этот цирк, то доводи его до конца.
Я по-прежнему держал бумажку в руке. И он, и Ника прекрасно её видели.
— Спасибо, Александр Павлович. Говорите ваше слово. Любое.
Мужчина несколько секунд молчал, уставившись на меня.
— Канарейка! —
Разжимать кулак я не спешил.
— А теперь поглядите, Александр Павлович, как вы обратили всё ваше внимание на мысль о том, что за слово спрятано в моей руке. Всё остальное в этот момент стало для вас не столь важным, верно? Я прошу, чтобы вы, Александр Павлович, точно так же, сфокусированно, обратили ваше административное внимание на дом семьи Громовых. Дом, который в любую минуту, пока мы тут с вами беседуем, может рухнуть.
Мужчина провёл языком по нижней губе и отодвинулся к спинке стула, почесав пальцем кончик носа.
— Ну… это… да… обратим. Обратим внимание! Вот сейчас… — полез он рукой в стол. — Сейчас сделаю себе пометку.
Он что-то записал на листочке. Затем выжидающе посмотрел на меня.
— Ну? — нетерпеливо произнёс он. — А теперь, наконец, покажешь, своё слово? Бьюсь об заклад, ты не мог заранее угадать его, парень. Поэтому сейчас будешь выглядеть смехотворно.
— Итак, ваше слово — «канарейка». Менять не будете?
— Нет! — убедительно тряхнул он головой.
— Что ж… ваше право.
Я раскрыл кулак и положил завёрнутую бумажку ему на стол.
— Всего доброго! — сказал я. Затем взял Нику за локоть и вывел нас из кабинета.
— В самый интересный момент!.. — только и успела выговорить она.
Мы вышли в коридор, закрыв за собой дверь. Я сразу же направился обратно к лестнице. Но Ника всячески сопротивлялась и тормозила моё желание как можно скорее покинуть это место.
И тут за закрывшейся дверью раздался крик. Крик отчаянного удивления и сокрушительного поражения.
— Как?! — гремел в кабинете голос главы села. — Как тебе это удалось?
Ника с обезумившими глазами уставилась на меня.
— Как?.. Как ты это сделал, Роман?!
— Давай сперва уйдём отсюда. Пошли же… Пожалуйста.
— Откуда ты знал, что он скажет именно это слово?! — не успокаивалась Ника, не понимая, что мне нужно быстрее на свежий воздух. Подальше от всех этих людей, что ходили по коридорам и пялились на нас.
— Пойдём! — схватил я снова Нику за руку.
В конце концов, мы вышли на улицу.
— Я сам подтолкнул его к этому слову, — сказал я, обернувшись к зданию администрации, уже скрывавшемуся из виду. — Помнишь, когда мы только зашли к нему в кабинет, я прокричал: «Кар!»? Это крик вороны. У него сразу же инстинктивно и подсознательно возник образ этой птицы. Птицы. К тому же, первые две буквы моего крика — это первые две буквы слова «КАнарейка». Потом я употребил слово «Канары». То есть добавил ещё две буквы. Слово «КАНАрейка» стало ещё полнее. Затем, если ты помнишь, упомянул слово «телогрейка», в котором есть недостающая часть слова «канаРЕЙКА». После этого данное слово в его подсознании собралось полностью. Оставалось
— И ты всё это придумывал на ходу? — остановилась Ника, широко раскрыв глаза.
— Ага, импровизировал. По-моему, неплохо вышло. Как считаешь?
— Ты… ты… да ты… это невозможно… Ты… ты невозможный!
Я замер.
Невозможный?
— Главное, теперь шансов, что он наконец-то возьмётся за ваше дело, гораздо больше, — сказал я.
И мы пошли дальше. В сторону дома. Сквозь осенние декорации Южного Залиново. Но мысль о том, что сказала Ника, не покидала меня всю дорогу. Ведь я живой, так же, как и все, хожу по этой планете. Разве я могу быть невозможным?
А может, и правда: все мои беды только из-за того, что я — невозможный?..
[15]
Когда мы дошли до дома Ники, начался дождь. Вначале медленно, редкими каплями, но уже через несколько минут он набрал силу и захлестал сильнее.
В доме было по-прежнему холодно. Я сразу же отправился колоть дрова, хранившиеся под металлическим навесом у калитки. Через минут десять, весь промокший, я вернулся обратно. Сунув несколько поленьев в печь, пустившую до самого потолка трещину, с помощью газеты и щепок развёл огонь. Совсем скоро пламя разыгралось и осветило часть комнаты.
Ника дала мне полотенце и вязаный зелёный свитер. Про последний сказала, что это вещь Виктории. Я, неуверенно взяв свитер, несколько мгновений неотрывно смотрел на него. Мне вдруг почему-то невероятно сильно захотелось вдохнуть его аромат…
Отчего же это?
Чтобы почувствовать… Викторию? Дать своим ощущениям ничтожно-крошечную надежду, что она ещё жива? Что её частичка живёт во всех этих вещах?..
Но её больше нет. Совершенно. Нужно это понять. Осознать. Она там, в холодной могиле. Уже гниёт. Разлагается. Исчезает окончательно. На что мне теперь её запах? Зачем лишний раз окутывать себя иллюзиями? Иллюзии не спасут от реальности. Однажды она всё равно нагрянет и шандарахнет по голове так, что мало не покажется.
Отогнав все эти мысли, я надел свитер. Слегка маловат. Впрочем, чего удивляться — женский всё-таки. Сама же Ника укуталась белой шалью. И пока тепло понемногу расползалось по всему дому, мы сидели у печи, пили ароматный горячий травяной чай и согревали руки. По крыше, не прекращаясь, монотонно тарабанил дождь.
Через какое-то время Ника встала и достала из комода альбомы с фотографиями. Снова расположившись возле меня, она принялась рассказывать об их с Викторией детстве. Почти на всех бумажных отпечатках времени сёстры стояли рядом или держались за руки.