Земля имеет форму репы (сборник)
Шрифт:
Всему первому «А» приснилось перед рассветом такое: держат они на своих плечах великую работу, за которую мастер уже отдал свою жизнь. А тяжесть все наливается, потому что работа к концу идет. И не работа это уже, а слияние двух пределов — мертвого камня и живого таланта.
И выстоял первый «А».
Правда, всех было утром не добудиться. Все ворочались и стонали —
Вовкина мама утром вошла в Вовкину комнату — Вовка спит. Мама уже к этому привыкла, что он спит сутками. Лукоморьевна — она еще раз приходила — не велела Вовку будить. «Пусть спит, — сказала. — Когда в норму войдет, проснется. Дети во сне растут».
Смотрит мама, а Вовка загорел, плечи у него развернулись, руки огрубели. Но уж больно худ. И щеки ввалились. Под глазами круги. На плечах синяки шириной с ладонь. К рубцам и ссадинам неожиданным мама привыкла, а тут синяки такие, словно обрушилась вдруг на Вовку непомерная тяжесть.
Хрипел Вовка и бормотал: «Держитесь, ребята. Держитесь. Еще немного. Сейчас рассвет…» А на столе лежал лист бумаги странный. На нем было нарисовано лицо сфинкса.
Вспомнила мама вопрос Лукоморьевны: «Твой-то самородок не рисует?» Все рисовальное она тогда выбросила. И защемило у нее сердце: неужели же ее Вовочке драгоценному за свое легкомыслие, можно сказать, безобидное озорство — шалость, придется теперь жизнь отдать?
Хотела мама звонить в поликлинику, мол, приезжайте немедленно — Вовочке худо. Но подумала, взяла себя в руки и позвонила милиционеру товарищу Марусину.
Милиционер товарищ Марусин прибыл незамедлительно.
Оглядел он Вовку — круги под глазами, синяки на плечах, из волос Вовкиных гранитные крошки на подушку просыпались. Послушал Вовкино бредовое бормотание: «Держитесь, ребята, держитесь. Скоро рассвет…», взял со стола бутылку с зеленой водой — Лукоморьевна велела маме бутылку всегда возле Вовки держать, — побрызгал на Вовку. И опять запахло прогретыми солнцем можжевеловыми полянами, фиалками и грибами. Но не проснулся Вовка, лишь перестал метаться, хрипеть и всхлипывать — успокоился и задышал ровно, как дышат дети, когда хорошо спят.
Вовкина мама подвинула милиционеру товарищу Марусину бумагу странную, с нарисованным на ней лицом сфинкса. Она, как и все в Новгороде, не могла в тот момент отличить красивого от некрасивого. Не могла понять, что разноцветное уступило место пестрому и всякий цвет стал с оттенком «грязно»: грязно-синий, грязно-зеленый. Соразмерность представлялась Вовкиной маме безвкусицей. Но от этого рисунка исходил жар, порождавший мысль о бесконечных песках и глубокую скорбь. И мама сказала: «Лучше
Милиционер товарищ Марусин тоже смотрел на рисунок. «Что-то здесь не так, — думал он. — Не мог Вовка нарисовать это. Он бы матросов нарисовал с гранатами или парашютистов. Может, картинку зеленой водой побрызгать?»
Зеленая вода хоть и плескалась в бутылке и приятно булькала, но не выливалась — пахло от нее жаждой.
Тогда собрал милиционер товарищ Марусин свою специальную хорошо натренированную силу воли в кулак. Известно, что специальная милиционерская хорошо натренированная сила воли пересиливает всякую ворожбу, волшбу и всякое колдовство.
Сошла с глаз товарища Марусина волшебная пелена, и увидел он, что рисунок прекрасен, и понял он руку гения.
Защипало у него в носу. Захотелось ему показать лицо сфинкса старым мастерам, тоскующим в больницах и санаториях.
— Пусть он поспит, — сказал милиционер товарищ Марусин, кивнув на Вовку. — Не будите его. Наверное, ему туго пришлось. Картинку я, с вашего разрешения, возьму на время…
…А старые мастера в Новгороде смерти ждут — совсем иссохли. Их, сердечных, из всех больниц в один санаторий перевели — имени Марфы Посадницы.
Борются за их жизни врачи, медицинские сестры и санитарки. Обставили стариков телевизорами, обложили газетами, чтобы они читали, смотрели и слушали международные новости и про футбол. Даже пиво дают на обед и на ужин. Старухам тоже телевизоры выдали, чтобы фигурное катание смотреть и многосерийные кинофильмы. Дают старухам мороженое, пирожное, пастилу, потому что старухи большие сластены и лакомки.
Но не едят ничего мастера и телевидением не увлекаются. Молчат.
Тихо так в санатории Марфы Посадницы.
И вдруг однажды самый старый мастер Федор Андреевич шепчет:
— Слышите? Сердце мое бьет, будто колокол. Так оно только единожды билось — тогда я молодым парнем был и впервые увидел старуху свою — она тогда тоже была молодой девушкой.
— Наверно, «курносая» за нами пришла, — сказал другой мастер. — Пора бы ей.
А тут входит в палату милиционер товарищ Марусин.
— Здравствуйте, — говорит. — Извините за беспокойство. У меня к вам вопрос. Думаю, только вы на него мне сможете ответить.
Достал милиционер товарищ Марусин из своей милицейской сумки бумагу странную с нарисованной головой сфинкса.
— Кто бы это мог нарисовать? — спрашивает. — И когда?
И подает рисунок самому старому мастеру Федору Андреевичу.
Федор Андреевич долго на рисунок смотрел.
— Вот, — говорит, — почему у меня сердце-то колотилось. Я ее издалека почувствовал. Пробилась к нам, значит. Кто-то нам, значит, ее посылает, чтобы «курносую» отогнать. Откуда-то издревле. Кто-то за нее, значит, жизнь отдал…