Земля надежды

Грегори Филиппа

Но они были мудрые, говорила Сакаханна, и осторожные, они заставили ее ждать и наблюдать за ним. И, наблюдая за ним, они поняли, что он не способен содержать самого себя. Он не мог прокормить себя, обрабатывать свои поля и поддерживать огонь в очаге. Всей этой работы было слишком много для одного белого человека. Даже дети Великого Зайца живут вместе, чтобы женщины могли работать в поле, мужчины — охотиться и работать все вместе. Тогда Сакаханна пошла к вождю и к своему мужу Аттону и сказала им, что она хотела бы, чтобы ее отпустили к англичанину и

она могла бы помочь ему построить свой дом на земле Зайца.

И снова они оказались очень мудрыми. Они сказали, что не могут доверить детей Аттона англичанину. Что, когда Сакаханна вернется к нему, он может оставить ее у себя как служанку, а не как жену. Или он может взять ее, а потом бросить, как часто поступают белые. Они сказали, что она должна ждать и наблюдать.

Она ждала и наблюдала, она помогала ему выжить своими маленькими подарками, и наконец она увидела, что он так близок к смерти и к отчаянию, что сел в свое каноэ и поплыл, и так он мог плыть вечно, вниз по течению, до самого Великого Моря. Тогда и только тогда Сакаханне позволили взять его жизнь под свою защиту и привести его к повхатанам.

Рассказ был хороший и продолжался в последние часы ночи, когда дым начал рассеиваться из буйных, одурманенных голов. И смех стих, мужчины, женщины и дети потихоньку начали расходиться с танцевального круга и от грандиозного костра, который они развели для праздника. И все вдруг обнаружили, что до рассвета остался всего лишь час сна.

Сакаханна и Джон уходили среди последних. Наконец-то им не нужно было никуда торопиться. У них был дом, вождь разрешил им поселиться в одной из пустующих хижин, построенных для хранения припасов, а новый дом будет построен совсем скоро. Сакаханна постелила оленьи шкуры на помост для сна и развесила по стенам свои корзины. Младенец спал в заплечной сумке, маленький мальчик уперся тяжелой со сна головой ей в колени и лениво потягивался. Сакаханна улыбнулась Джону.

— И мне спать хочется, — сказала она.

Джон встал и взял на руки сына Сакаханны. Теплое тельце мальчика прильнуло к нему во сне с покойной доверчивостью ребенка, который в своей жизни знал только прикосновения, наполненные любовью. Джон последовал за Сакаханной к их новому дому и положил мальчика, как она указала, на его маленькие нары в углу. Потом он сел на теплые шкуры и увидел, как его жена расплела волосы, развязала маленькую юбочку и уронила ее на пол. Она стояла перед ним обнаженной.

Джон поднялся на ноги, его пальцы дрожали, пока искали завязки на набедренной повязке. Наконец они нашли их, и повязка упала на пол. Он остался таким же обнаженным, как и она. Ее глаза, потемневшие от желания, безо всякого стыда бродили по его телу. Она чуть улыбалась, частично от тщеславия, частично от счастья — так улыбается женщина, увидевшая желание мужчины.

Она повернулась, гордо и легко вскинув голову, и вытянулась на нарах во весь рост, отодвинув мягкую шкуру так, что та образовала как бы раму для ее бронзового гладкого тела. Ее темные волосы раскидались, губы полуоткрылись,

дыхание слегка ускорилось, и глаза затуманились желанием.

Джон приблизился и встал на колени рядом с нарами, пожирая ее глазами, с чувством нереальности происходящего, как будто после долгих лет мечтания это могло быть просто еще одной мечтой. Он наклонился и поцеловал ее. Ощутив тепло и вкус ее губ, он понял, что бодрствует и живет и что чувствует жизнь с такой мощной силой, как никогда раньше.

Он обхватил ладонями ее теплые ягодицы и вошел в нее с тихим вздохом счастья. Темные ресницы Сакаханны затрепетали, и глаза закрылись.

Лето 1643 года, Англия

Утром 31 мая Эстер проснулась от того, что кто-то бросил камешек в окно ее спальни. На секунду ей в голову пришла абсурдная мысль, что это Джон стоит на улице перед запертым домом и просит, чтобы она впустила его для примирения, для возвращения, для того, чтобы закончились ее одиночество и ожидание.

Она выскочила из постели, подбежала к окну и выглянула наружу. Это был мужчина, до самых глаз закутанный в плащ. Но она где угодно узнала бы его шляпу, богато украшенную перьями.

— Чтоб ты пропал, — тихонько выругалась Эстер, накинула жакет на ночную рубашку и босиком сбежала по ступеням, чтобы впустить его через заднюю дверь.

Коротко гавкнула собака на конном дворе. Эстер позволила мужчине проскользнуть внутрь и закрыла за ним дверь.

— Что случилось? — коротко спросила она.

— Все пошло наперекосяк, — сказал он.

Он откинул плащ с лица, и она увидела, что оно искажено и обеспокоено.

— Мне нужна лошадь, чтобы убраться отсюда и предупредить короля.

— У меня нет лошади, — немедленно отреагировала Эстер.

— Лжете, — отпарировал он.

— Лишней нет.

— Это дело короля. Его величество услышит, как меня тут обслужили.

Эстер прикусила губу.

— Вы пошлете лошадь обратно? — спросила она. — Это лошадь моего мужа, она же и верховая лошадь моих детей, и на земле она тоже работает. Она нужна мне.

— Нужды короля важнее.

— Говорите тише, — зашипела Эстер. — Вы что, весь дом хотите разбудить?

— Тогда дайте мне лошадь!

Она провела его через холл в кухню. Он замедлил шаг, увидев огонь, оставленный на ночь.

— Мне нужно поесть, — сказал он.

— Вы едете в Оксфорд, а не в Америку! — с нетерпением сказала Эстер. — Там и поедите!

— Дайте мне хлеба и сыра, и я выпью стаканчик эля, пока вы седлаете лошадь.

Эстер указала ему на кладовку.

— Берите, что хотите, — сказала она. — И как только закончите, выходите во двор.

Она сунула ноги в башмаки на деревянной подошве, стоявшие на каменном порожке, и открыла кухонную дверь. Поплотнее закутавшись в жакет, Эстер застегнула все пуговицы. Кобыла Джона стояла в своем стойле. Завидев Эстер, кобыла заржала, и собака снова залаяла.