Земля несбывшихся надежд
Шрифт:
Крокодил, притворившийся безобидным бревном, тихо скользил к Мохини без малейшего проявления своих намерений схватить своими мощными челюстями ее голову. Втянуть в воду с ужасным всплеском. Я хотел предупредить сестру так же, как я хотел сказать ей о черных кобрах, но не мог вспомнить ее имени. Монстр открыл свою огромную пасть. Я, крича, бежал к краю воды, но крокодил уже легко схватил ее за голову своими желтыми зубами. В своих мешковатых шортах я стоял на краю реки, парализованный смесью ужаса и неверия, и уставился на дикую картину. Чудовище исчезло в воде, забрав Мохини с собой. Ее больше не было. Вода стала спокойной. Река получила свою жертву. На другой стороне реки Радж с искаженным лицом выкрикивал какие-то слова, вбегал в кишащую крокодилами воду, но он говорил в моем сне
Я резко проснулся, весь в холодном моту, и был так напуган, что мое сердце, тяжело билось в груди, а горло было напряжено и болело. Братья мирно спали рядом со мной. Они не играли, как я, с самим дьяволом. Взволнованный и обеспокоенный, я поплелся к кровати девочек, чтобы посмотреть на спящую Мохини. Я легонько провел пальцами по ее гладкой руке. Она была теплой.
Немного сердитый голос матери зазвучал в моей голове: «Однажды, когда Мохини было восемь лет, я поссорилась с вашим отцом, и так как мы не разговаривали, он попросил ее сварить ему кофе. Я стояла на кухне и наблюдала, как она кладет девять чайных ложек кофе к одной чайной ложке сахара. Тогда я стояла, спрятавшись за буфетом, и наблюдала, как он выпил до последней капли тот кофе, не меняя выражения своего лица. Именно тогда я поняла, как сильно ваш отец любит вашу сестру».
Чувство сожаления и позора накатилось на меня. Я предал Мохини. Рассказал ее тайны и все запутал. Я чувствовал вину только по отношению к моей спящей сестре. Безнадежное отчаяние Раджа не волновало меня. Я лег на полу рядом с ней. С этого момента я был готов оберегать ее ценой своей жизни. Должно случиться что-то ужасное, но я этого не допущу. Я лежал очень тихо, пристально всматриваясь в темный потолок и слушая дыхание Мохини. Где-то далеко кричало какое-то животное. Звук был чем-то похож на человеческий голос. Прошло довольно много времени, прежде чем ритмичное дыхание всех моих сестер убаюкало меня, и я заснул. Моя последняя мысль была, что я должен сказать кому-то…
Первое, что сделали японские солдаты, когда они подошли к нашим сонным домам, это убили собак Сунга. Они были дико раздражены свирепым лаем, и в следующий момент прогремел гром выстрелов, разорвавших в клочья огромные собачьи тела. Красная кровь быстро вытекала на черно-белый гравий.
«Корэ, корэ!» — рявкали солдаты, отчаянно грохоча и ударяя по запертым воротам прикладами своих винтовок. Я с ужасом наблюдала из-за наших занавесок. Потайное место для Мохини было очень хитро придумано, но я все еще боялась, что они могут найти ее. Их дикость была за гранью понимания. Вдоль улицы мы видели тела, нанизанные на колья от паха ко рту, как свиньи, которых собираются поджарить. И мы знали, как поступили японцы, чтобы произвести впечатление в Текул Сисек: на пути к пляжу убивали людей, разрубая их на части. Сначала ладонь, потом ступню, руку, ногу и, наконец, голову несчастного. Мы слышали об этом от жены владельца магазина в городе, которая пошла ночью, чтобы собрать части своего мужа и похоронить его надлежащим образом. Так вели себя японцы. Жестоко и варварски.
Присев под окном, мой муж, Лакшмнан и я видели фигуру робкой Муи Цай, появившуюся у входной двери.
«Корэ, корэ!» — кричали на нее японцы. Она выбежала, чтобы отпереть ворота. Они грубо толкнули их и пристально посмотрели на Муи Цай. Я чувствовала ее дрожь под их взглядами даже с того места, где стояла. Она низко поклонилась.
Они говорили громко на уродливом языке. Солдаты вошли внутрь, небрежно переступая через мертвых собак. Они были голодны, очень голодны и бродили по дому, уничтожая все, что не могли унести с собой и забирая всякую мелочь. Они знали, что через несколько дней, вероятно, будут сражаться в джунглях Явы или ядовитых болотах Суматры.
Японцы искали драгоценности, ручки и часы. Владельца не был дома, но на месте были его дорогие часы, лежащие возле кровати. Солдат надел их на запястье, уже увешанное другими часами, приставил свой длинный штык к мягкому
Чужаки хотели сахара. Они сделали знак и что-то сказали. Хозяйка хмурилась, не в силах понять, прислуга беспомощно озиралась. Эти небритые, грязные существа схватили испуганного повара за волосы, крепко ругаясь, ударили его. Они начата опрокидывать все емкости. Какая ужасная дикость! Наконец чистые белые песчинки потекли из упавшего кувшина. «А, сахар!». Японцы прекратили переворачивать кухонную утварь.
Потом солдаты подошли очень близко к хозяйке. Она затаила дыхание. От их давно не мытых тел исходило противное зловоние. Вонь, которую с трудом можно было вынести. Они воняли так, как будто очень давно не мылись. Они что-то показали знаками еще раз. Смертельно бледная хозяйка уставилась на них, но японцы хотели только развести огонь в саду за домом, чтобы приготовить свою собственную еду. «Дрова». Слуги помчались искать дрова. Солдаты сидели снаружи, развалившись на земле, их оружие лежало небрежно рядом, и ждали, пока будет приготовлен обед, в то время как испуганные домочадцы Сунга стояли в ряд и наблюдали. Незнакомцы ели как голодные собаки. Потом они ушли. Мы заметили, что они пошли к дому Мины.
Мы видели, что ее дверь открыта, и слышали ее бормотания, доносящиеся из дома: «О Аллах, о Аллах!» Ее пятеро детей собрались вокруг нее и смотрели на мужчин, пока те рыскали по бедному дому. Японец сделал круговое движение пальцами вокруг своих запястий и шеи. Мина поняла. Она была готова, поэтому сразу передала ему носовой платок, связанный в узел. Внутри была старая цепочка, еще более старое кольцо и два немного погнутых браслета. Он с отвращением бросил все это ей в лицо. Здесь солдаты не задержались. Видите ли, я не рассказала, что перед тем как уйти из дома Старого Сунга, они бросили на кухонный стол бедную, нелюбимую Муи Цай и по очереди насиловали ее, пока все не удовлетворились.
В доме Чайнеземана по соседству они разбили зеркало и унесли трех поросят. Два старших мальчика выбежали через черный ход, пробрались в наш задний двор и, промчавшись мимо открытых полей, исчезли в лесу.
Мое сердце громко застучало, когда я услышала стук их твердых ботинок на наших деревянных ступенях. Я чувствовала, что сердце содрогается в тревожном предчувствии. Они ворвались в дверь подобно урагану. Крошечные и желтые, по грудь моему мужу, они смотрели в его черное уродливое лицо. Какие же у них были глаза! Как слоны, обученные кланяться султану в великолепные дни Монгольской империи, мы все с уважением глубоко поклонились. Они топтались по дому, пока не начали трястись половицы. Открывали буфет, ящики, поднимали крышки коробок, смотрели под столами и кроватями, но не нашли мою дочь. На заднем дворе они открыли курятник и, схватив по три-четыре куриные шеи в каждую руку, указали на кокосовое дерево. Лакшмнан подбежал, чтобы вскарабкаться вверх по дереву. Они пили сладкую воду и выбрасывали кокосовую скорлупу там же, где стояли. По пути назад они сняли внушительные черные железные ворота Старого Сунга с петель и унесли их. Японцы были жадны к железу в те дни. Большинство зданий стояло без ворот, а любое подозрение в воровстве заканчивалось пыткой и казнью.
Количество преступлений снизилось до небывалого уровня. Фактически никто не запирал двери в течение всего периода японской оккупации. Нет, не завидуйте нашей жизни, потому что, в конце концов, желтые собаки заставили нас заплатить за это нашей кровью. Они были высокомерными, неотесанными, жестокими и наглыми, и пока я живу, я буду ненавидеть их гневом матери. Я плюю в их уродливые лица. Моя ненависть так сильна, что я не забуду ее даже в своей последующей жизни. Я буду помнить то, что они сделали с моей семьей, и прокляну их снова и снова так, чтобы они испытали всю горечь моей боли.