Земля обетованная
Шрифт:
— Ну, это еще бабушка надвое сказала! Вот пан Баум повытянет у тебя все крести да тузом прихлопнет, тогда ты не так запоешь. Не надо хвастаться, сынок, и говорить «аминь» перед «во веки веков». Ха-ха-ха! — При виде растерянной физиономии Зайончковского ксендз громко рассмеялся, колотя от восторга чубуком по сутане и хлопая по плечу сидевшего рядом Макса. — Да здравствует город Лодзь! Да здравствуют фабриканты! Пусть тебе, сударь, Господь Бог близнецов пошлет за то, что ты Зайчика обставил. Ну что, сидишь без
— Ваше преподобие, точно язычник, чужому несчастью радуетесь.
— Это ты оставь, а вот что обремизился ты, так это факт. Целый год нас обдирал как липку, теперь сам выкладывай денежки.
— Всего-навсего и выигрывал-то по двадцать грошей в неделю. Честное слово, двадцать грошей, не больше, — бормотал Зайончковский, обращаясь к сидевшему напротив Бауму.
— «Пошли девки по грибы, по грибы!» — напевал старик Боровецкий, притоптывая в такт по подножке кресла, на котором сидел и передвигался после параличного удара.
В комнате воцарилась тишина.
Четыре свечи по углам ломберного стола освещали поле боя и лица сражавшихся.
Зайончковский молчал — он был зол на ксендза, с которым ссорился по меньшей мере два раза в неделю. Теребя крашеные усы и бросая грозные взгляды на Макса, «посадившего его без трех», он с раздражением хлопал себя по лысине, тщась убить ползавших по ней мух.
Ксендз, склонив над столом худое аскетичное, но добродушное лицо, попыхивал трубкой, и когда его окутывал дым, незаметно и быстро запускал глаза в карты соседа; впрочем, он никогда не извлекал из этого для себя выгоды.
У Макса вид был напряженный: игра требовала внимания, так как его партнеры были опытными преферансистами. А в перерывах между пульками он то устремлял взгляд на окна, в которые светила луна, то в дальние комнаты, откуда доносились голоса Анки и Кароля.
Старик Боровецкий продолжал напевать, отбивая такт ногой и ероша некогда густую, а теперь слегка поредевшую шевелюру, и при каждой раздаче восклицал:
— Вот это масть! Длинная масть! Дама да валет, и все в цвет! Ну, теперь держитесь, сорванцы! В атаку! «Гей, мазуры, косы, топоры берите, в бой идите, тра-ра-ра-ра!» Правый фланг, сомкнуть ряды! — энергично командовал он и, раскрасневшись, бил картами по столу, будто бросался в атаку.
— Играли бы вы, сударь, по-людски. Эти ваши песенки не что иное, как солдатская распущенность. Вот так-то, батенька! Эй, Ясек, трубка погасла!
— Это «сомкнуть ряды» напоминает мне один забавный случай в…
— … в Серадзском повете у Мигурских. Это мы уже сто раз слышали, сударь любезный.
Зайончковский бросил грозный взгляд на улыбающегося ксендза, но ничего не сказал и, повернувшись к нему боком, продолжал играть.
Макс опять сдал карты и после торга пошел к Каролю.
— Ясек, отвори-ка окошко! В саду
Мальчик открыл окно, и комната наполнилась соловьиным пением и ароматом цветущих под окнами сиреней.
В комнате, куда вошел Макс, лампы не было, — ее освещал свет луны, скользившей по темно-синему небосводу. А в распахнутые окна лились звуки июньского вечера.
Некоторое время они сидели молча.
— Прямо-таки коллекция мамонтов, — шепотом сказал Кароль, когда между игроками снова вспыхнула ссора.
Зайончковский кричал в окно, чтобы немедленно запрягали, пан Адам громко распевал: «Холодно и голодно, зато живу свободно!»
— И часто они играют в карты?
— Каждую неделю. И при этом непременно раза два поссорятся и разъедутся, не простившись. Но это им не мешает быть в приятельских отношениях.
— Вам, пани Анка, небось мирить их приходится!
— О нет! Однажды я попробовала было, но ксендз Шимон рассердился да как закричит: «Вы, барышня, лучше за удоями следите!» Впрочем, они жить друг без дружки не могут, а сойдутся — не могут не ссориться.
— Что твой отец без них станет делать в Лодзи? — спросил Макс у Кароля.
— Понятия не имею. И вообще не знаю, зачем ему переезжать в Лодзь.
— Не знаете?.. — удивленно прошептала Анка и хотела еще что-то сказать, но тут у калитки звякнул колокольчик; она пошла открывать и вернулась с телеграммой для Кароля.
Тот развернул ее с безразличным видом и, пробежав глазами, со злостью скомкал и сунул в карман.
— Что, неприятность какая-нибудь? — с тревогой спросила Анка, приблизясь к нему.
— Нет, просто глупость! — Он нетерпеливо махнул рукой, раздраженный ее участливым взглядом и вмешательством в его дела.
Пройдя в комнату к игрокам, он еще раз прочел телеграмму. Она была от Люции.
— Вам очень скучно у нас? — спросила Анка у Макса.
— Это провокационный вопрос, и потому я не стану на него отвечать. Знаете, пани Анка, меня просто потрясло то, как вы тут живете. Я и не подозревал, что возможна такая спокойная, простая и вместе одухотворенная жизнь. И только теперь, побывав у вас, я понял, как плохо знаю поляков, и для меня многое прояснилось в характере Кароля. Жалко, что вы переезжаете в Лодзь.
— Почему?
— Потому что я больше не смогу сюда приезжать.
— А в Лодзи вы разве не будете нас посещать? — понизив голос, спросила Анка, и у нее сильней забилось сердце, словно от страха, что он ответит отказом.
— Благодарю. Разрешите считать это приглашением?
— Конечно. Но за это вы должны познакомить меня со своей матушкой.
— Когда только прикажете…
— А теперь я вас покину — пора ужин подавать, — сказала она и выбежала в соседнюю столовую, где уже хлопотала Ягуся.