Земля обетованная

Реймонт Владислав

— Где вы были? — спросила она старика.

— У отца Либерата.

— Ну как, лучше ему?

— Какое там! Совсем mente captus [44] . Рассказывал невероятные вещи. Сегодня, говорит, самое позднее завтра, помру.

— Это тот ксендз, который вчера был у вас? — спросил Макс.

— Нет. Ксендз Шимон — наш приходский священник, а этот — последний оставшийся в живых доминиканец из здешнего монастыря. Отец Либерат весьма ученый и набожный человек, но… больной. Можно сказать, безумный. Бывает, он по целым неделям не спит, не ест, людей избегает и все только молится, лежа крестом

на хорах, а по ночам обходит пустые кельи и разговаривает с покойниками, но при этом… — Он наклонился и что-то шепнул Максу.

44

умопомрачение (лат.). Здесь: выжил из ума.

— Утя-утя-утя! — звала Анка утят, которые с наслаждением барахтались в пруду, а высидевшая их курица с отчаянным кудахтаньем металась по берегу.

Словно взывая о помощи, она то подлетала к воде, то в ужасе отскакивала.

— Вы каждый день вот так кормите птицу?

— Да.

— Ведь это немалый труд!

— Само собой ничего не делается, поэтому приходится трудиться, — непринужденно отвечала она, подзывая птиц, которые сбегались к ней со всех концов двора и с жадностью набрасывались на корм, оглашая воздух веселым криком.

Сидя на крыльце, Анка горстью зачерпывала из решета пшено, ячмень, пшеницу и бросала копошившимся у ее ног, гомонящим и отчаянно дерущимся птицам.

Покрытые желтым пухом цыплята с необычайной быстротой и ловкостью хватали розовыми клювами зерно и отбегали к наседке, чтобы полакомиться каким-нибудь деликатесом. Белые стройные индюшки на зеленоватых, точно из бронзы, ножках, — нежные и капризные, — растопыривали на бегу короткие крылья и жалобно кричали. Утята, уже оперившиеся, но до того грязные, что невозможно было определить, какого они цвета, держались кучно, молча и жадно заглатывая корм и тряся зобами, словно для того, чтобы побольше вошло в них. Последней явилась ватага гусей под водительством гусака. Эти шли вперевалку, покачивая обвислыми животами и беспокойно гогоча; они набросились на зерно, топча собственных детенышей, и внесли еще большую суматоху: с пронзительным криком поднимали ежеминутно клювы, вытягивали змеевидные шеи; гусак щипал неуклюжих куриц, гонялся за селезнями, шипел на индюшек и возвращался к своим собратьям, громким гоготом возвещая победу.

Перед крыльцом началось настоящее столпотворение: все смешалось, и закипел бой.

Старые гусыни шипели на индюшек, а те, грозно блестя глазами и растопырив крылья, устрашающе кулдыкали; индюк с налитыми от злости кроваво-красными сережками, распустив свой радужный хвост, наскакивал на селезней с зелеными, переливчатыми головками, и они, убоявшись его острых когтей, трусливо удирали, хватая на бегу зерно.

В довершение всего птичий гомон и появление пана Адама привлекли голубей. Они кружили над домом и снежными комьями падали в самую гущу пернатой стаи; воркуя и ловко увертываясь, выхватывали зерно из-под самых клювов и улетали, спасаясь от кур, от грозно шипевших гусей, беспрестанно возвращаясь обратно.

Анку забавляла эта свалка, и она горстями сыпала зерно прямо на птичьи головы и крылья.

— Вы похожи сейчас на Зосю из «Пана Тадеуша» [45] .

— С той разницей, что она занималась хозяйством ради собственного удовольствия и кормила домашнюю птицу для забавы.

— А вы?

— Я — чтобы, получше откормив, продать в Лодзи. Что,

это вам меньше нравится?

— Напротив, меня восхищает ваша практичность.

— Практичность поневоле.

45

«Пан Тадеуш» — поэма польского поэта-романтика А. Мицкевича (1798–1855).

— Она почти всегда вызвана необходимостью. Но вы удивительным образом умеете сочетать ее с чем-то другим, непостижимым для меня…

Договорить помешал ему пан Адам, — он пронзительно свистнул, и индюки тотчас надулись, закулдыкали, громче загоготали гуси, наседки испуганно кудахтали, накрывая крыльями цыплят, словно им угрожал ястреб, голуби взмыли вверх и как ошалелые устремились к голубятне, в панике залетая в конюшню и даже под навес крыльца. Поднялся крик, писк, переполох, все обратились в бегство, давя и топча друг друга.

— Ай да я! Выкинул штуку! — громко смеялся пан Адам.

— Что тут у вас за идиллия такая гусиная? Спать мне не дали! — сказал Кароль, выходя на крыльцо.

— В Лодзи выспишься.

— В Лодзи некогда спать, — недовольно буркнул Кароль и, холодно поздоровавшись с Анкой, устремил скучающий взгляд вдаль, туда, где над городскими крышами поднимались столбы голубого дыма.

— Вам непременно надо сегодня ехать? — робко спросила Анка.

— Непременно, и чем скорей, тем лучше.

— Тогда едем хоть сейчас, я готов, — резко сказал Макс: это «непременно» вывело его из себя.

— Нет, нет! Я протестую! Поедете после обеда. Мы сходим вместе в костел, навестим ксендза Шимона. Потом пообедаем, я уже пригласил и, не без умысла, пана Зайончковского и ксендза. Наконец, в три часа придет Карчмарек: Кароль должен с ним переговорить. А под вечер мы вас проводим.

— Ну ладно, ладно! — нетерпеливо бросил Кароль и поспешил в столовую, где уже подали завтрак.

Потом, ссылаясь на жару, он вышел в сад и расположился под яблонями, с которых при малейшем дуновении ветра, как снег, сыпались на него белые лепестки.

Пели иволги, в листве, точно в улье, жужжали пчелы, от цветущих яблонь и сирени исходил сладкий, дурманящий аромат.

Вставший на рассвете пан Адам после завтрака, по своему обыкновению, пошел вздремнуть; Анка одевалась, чтобы идти в костел, а Макс кружил по заросшим травой дорожкам: то огибая дом, направлялся к речке, то возвращался обратно и молча проходил мимо Кароля, даже не глядя на него. Приняв осыпанную розовыми цветами яблоню за светлое Анкино платье, он пошел в глубь сада, но, убедившись, что ошибся, остановился у забора и долго смотрел на бескрайние просторы зеленых полей, волновавшихся с однообразным шумом; по тропке от дальней деревни в сторону костела длинной вереницей шли бабы в красных платках и мужики в белых кафтанах. Макс смотрел и напряженно прислушивался, не раздастся ли голос Анки.

Он сам не понимал, что с ним.

«Не выспался я, что ли? — подумал он, сжимая руками разболевшуюся голову. — Пропади она пропадом, эта деревня!» — рассердился он вдруг и, подойдя к Каролю, спросил: — Нельзя ли уехать пораньше?

— Что, и с тебя уже довольно?

— Да. Я совсем выбит из колеи и чувствую себя старой стоптанной калошей. Ночью не мог заснуть, сейчас тоже не знаю, куда себя девать.

— Ложись на травку и слушай, как она шелестит, вдыхай аромат цветов, наслаждайся пением птиц, грейся на солнышке, а в промежутках думай о пиве или чернявой Анке, — иронизировал Кароль.