Земля обетованная

Реймонт Владислав

Стряхнув с себя оцепенение, она, как могла, успокоила его и, пройдя в гостиную, с невесть откуда взявшейся силой придвинула к открытой двери фортепиано и заиграла какой-то оглушительный, бравурный марш.

И заглушая шум пожара, дом наполнили звуки неистового веселья, они неслись в бешеном галопе, кружились в вихре, взрывались диким хохотом, низвергались искрометными каскадами. Пан Адам успокоился и даже как будто повеселел.

Анка изо всех сил колотила по клавишам, с жалобным стоном лопались струны, но она не слышала;

по лицу струились слезы, но она не сознавала, что плачет. Ничего не видя, не понимая, она играла, как автомат, движимая лишь одной мыслью: спасти старика.

Вдруг дом содрогнулся, со стен попадали картины, и раздался такой страшный грохот, словно разверзлась земля.

Пан Адам кинулся к окну, сорвал шторы, и зарево пожара, кровавым потоком хлынув в комнату, ослепило его.

— Фабрика! Кароль! Кароль!.. — диким голосом закричал он и, схватившись за горло, упал навзничь.

Он корчился в судорогах, дергал ногами, теребил коченеющими пальцами плед и хрипел, как удавленник.

Анка бросилась к нему, звонила, звала прислугу, но никто не явился на зов. И все попытки привести его в чувство были напрасны — он не подавал признаков жизни. Тогда она, как безумная, выскочила из дома и стала звать на помощь.

Вскоре прибежали люди и с ними — Высоцкий; он оказывал первую помощь рабочим, пострадавшим на пожаре. Но было уже поздно: пан Адам лежал бездыханный, а рядом с ним на полу — Анка в глубоком обмороке.

Фабрика продолжала гореть.

Грохот, открывший старику глаза на случившееся и оказавшийся для него роковым, произошел от взрыва парового котла, который взлетел на воздух вместе с частью здания и, как огненный метеор, описав огромную дугу, рухнул на главный корпус фабрики Мюллера, пробил крышу, потолок, разворотил второй и первый этажи и зарылся в землю, осыпанный обломками загоревшегося здания.

После взрыва котла пожар на фабрике Боровецкого забушевал с новой силой.

Из пробоин в стене, как из страшной зияющей раны, брызнуло пламя, повалил дым, и кровавые объятия сомкнулись вокруг фабрики.

Несмотря на усилия пожарных, здания загорались одно за другим, и огонь, как живое существо, карабкался по стенам, взбирался на крыши, багряными мостками перекидывался через двор и, сливаясь воедино, бурливыми волнами гулял по всей фабрике.

Опасность увеличивали кромешная тьма и сильный ветер, который трепал огненные космы и раздувал пламя.

Поднимая столбы кроваво-красных искр, проваливались крыши, и на соседние дома, на объятый тьмой город летели огненные брызги.

Клубы едкого дыма наполнили двор, черным туманом заволокли стены, и за завесой его, шипя извивались огненные змеи, бесновались кровожадные чудовища с красными гривами.

Рушились перекрытия, в море огня с оглушительным грохотом падали остовы выгоревших зданий, трескались стены, превращаясь в груды развалин.

Огонь торжествовал победу, люди

отступали. Приходилось тушить пожар у Баумов и не давать ему перекинуться на фабрику Травинского.

Взмокший от пота Мориц носился как угорелый и что-то кричал охрипшим голосом, но крик его тонул в невообразимом шуме. Во дворе, заваленном строительным мусором, было настоящее пекло: пламя, окружавшее его со всех сторон, ревело, как море в непогоду, то на миг затихая, то снова вскидывая свою кудлатую голову и с победным воем потрясая ею. И тогда откуда-то из недр пожара факелами взметывался огонь, вылетали клубы горящей пряжи, опаленные лоскутья, и шумливой стаей зловещих огненных птиц парили в воздухе.

Сила пожара была так велика, что растерянные, оробелые люди молча отступали, охваченные суеверным страхом. Время от времени из чьей-то груди вырывался душераздирающий крик, но его заглушал шум и треск, жалобные стоны падающих станков, грохот обваливающихся стен, грозная музыка разбушевавшейся стихии.

Огонь пел торжествующий гимн победы, размахивал в ночи красными полотнищами, как одержимый, катался по крышам, ревел, свистел, гудел, окровавленными клыками вгрызался в стены, корежил станки, плавил железо, жег, крушил, попирал развалины.

Под утро, когда пошел снег, огонь исчерпал свою силу; почернелые остовы зданий без крыш, без внутренних перекрытий, с остатками обгорелых стен и пустыми глазницами окон были похожи на огромные квадратные ящики с дырками, из которых валил дым, а на дне их извивались языки пламени и, как полипы, высасывали последние жизненные соки из того, что совсем недавно было фабрикой, а теперь являло собой груду развалин.

Было серое, хмурое утро, падал густой снег, когда к фабрике подъехал на извозчике Боровецкий.

Стремительно вбежав во двор, он остановился среди руин, дымящихся головней, которые заливали водой, обвел глазами стены, похожие на искромсанные обгорелые лохмотья, разбросанные тут и там кучи тлеющих углей. Долго и спокойно созерцал он пепелище, ставшее кладбищем его трудов и надежд.

При этом он не испытал ни отчаяния, ни нервного потрясения, напротив, терзавшие его в пути волнение и тревога улеглись, когда действительность предстала перед ним в яви. Только лицо у него посуровело, стал холодным взгляд, и всем существом овладели злоба, ненависть и неукротимое упорство.

Когда к нему подошел Мориц с группой людей, он спокойно с ними поздоровался и равнодушно выслушал подробный рассказ о пожаре.

И, ни о чем не расспрашивая, направился в контору, которая уцелела вместе с полупустыми товарными складами, — с этих приземистых одноэтажных строений сорвало только крыши.

В конторе стонал Яскульский: он получил ожоги, и теперь его перевязывал Высоцкий.

Боровецкий через выбитое окно посмотрел на дымящиеся развалины и глухим, но твердым голосом сказал Морицу: