Земля обетованная
Шрифт:
Муррей так комично заигрывал с ней, такие забавные говорил комплименты, что та от души смеялась.
В большой гостиной, разместившись на возвышении, задрапированном красным фризом, оркестр заиграл вальс.
Из буфета, из боковых комнат, из скрытых портьерами оконных ниш появились неприметные фигуры фабричных служащих, приглашенных, чтобы развлекать дам, и начались танцы.
А Кароль в одиночестве бродил по ярко освещенным, с безвкусной роскошью меблированным гостиным. Несколько десятков гостей совершенно затерялись в огромной квартире, и из всех углов ее, из-за
Он испытывал непреодолимое желание бежать отсюда, затвориться у себя дома или, как в былые времена, закатиться с Баумом, Куровским и Вельтом в какой-нибудь кабак и за кружкой пива в дружеской беседе обо всем позабыть.
Но приходилось это скрывать и, разыгрывая из себя радушного хозяина, занимать гостей, улыбаться, расточать комплименты дамам, а в довершение всего следить за дорогим тестем, чтобы тот, поелику возможно, не выставлял себя на посмешище, да не забывать перекинуться несколькими словами с Мадой. И еще доглядывать за прислугой, потому что, кроме него, этого никто не делал.
Мюллерша норовила забиться в угол, чувствуя себя неловко в нарядном шелковом платье посреди невиданной роскоши и множества незнакомых людей, и, когда она бочком пробиралась по гостиной, никто не обращал на нее внимания.
Вильгельм весь вечер напролет пил с приятелями в буфете, а, завидев Кароля, лез к нему целоваться: с недавних пор он души в нем не чаял.
А Мада?
Она была на седьмом небе от счастья. Ничего и никого, кроме мужа, не замечая, все время искала его, а найдя, надоедала нежностями.
В полночь изнемогший от усталости Кароль подошел к Яскульскому — тот в парадном костюме был на свадьбе чем-то вроде мажордома.
— Нельзя ли поторопиться с ужином — гости скучают, — сказал Кароль.
— Раньше положенного времени никак нельзя, — с важностью ответил шляхтич. Он уже порядком выпил, но на ногах держался твердо и, покручивая ус, свысока поглядывал на фабрикантов. — Ишь, шантрапа! — бурчал он себе под нос, что, однако, не мешало ему усердно им прислуживать.
Наконец, в большой, поражавшей великолепием столовой подали ужин.
Столы ломились от хрусталя, серебра и цветов.
Кароль сидел рядом с раскрасневшейся, как пион, женой и терпеливо выслушивал тосты, заздравные речи и сальные шуточки в свой адрес.
В конце ужина за столом воцарилось безудержное веселье, и гости до того разошлись, что полезли к Каролю целоваться, и тому волей-неволей приходилось обнимать этих толстяков с лоснившимися от жира физиономиями, которые набрасывались на еду, как оголодавшие волки, и, как в бездонные бочки, вливали в себя вино. А когда Маду увели обряжать в чепец, им завладели разные тетушки, двоюродные сестры и прочие родственники и свойственники.
Это была мука мученическая, к тому же у него разболелась голова, и он поспешил вырваться из нежных, но цепких объятий. И чтобы немного освежиться, стереть с лица следы слюнявых поцелуев и побыть одному, он удалился в оранжерею.
Но не тут-то было! Едва он сел на диванчик за каким-то разросшимся растением, как в оранжерею украдкой
Последним трусцой прибежал старик Мюллер и исторг содержимое своего переполненного желудка на клумбу цинерарий с гроздьями ярких, как драгоценные камни, цветов.
И Боровецкий поспешил уйти оттуда.
В столовой, где, кроме прислуги, никого уже не было, он стал свидетелем другой сцены: вдрызг пьяный Матеуш бранился с Мюллершей из-за того, что та, устрашась его грозной мины, довольно робко распорядилась убрать в буфет остатки ужина и бутылки с недопитым вином.
— Ей-Богу, не дело вы говорите, пани… Нынче наш праздник… Мы барина нашего оженили… и объедки после швабов доедать не станем… — Он стукнул кулаком по столу и указал ей на дверь. — Ей-Богу, пани, ступайте-ка лучше спать, а с вином мы сами управимся… потому как наш барин оженился, нам и пировать. Эй, слуги, налейте вина!.. Это я, пан Матеуш, вам приказываю, а не послушаетесь, в морду дам — и дело с концом! Холера вам в бок! Выпьем за здоровье моего барина, а бутылки об печь, за дверь…
Мюллерша в страхе убежала, а Матеуш, развалясь в кресле и стуча кулаком по столу, говорил заплетающимся языком:
— Мы пана директора оженили… У нас теперь все есть… фабрики… жены… дворцы… А швабы пусть убираются, покуда целы… А не то по морде их… Коленкой под зад — и дело с концом!.. Холера им в бок!..
А что было потом?
Потом потянулись недели, месяцы, годы, уходя в небытие тихо и незаметно, как незаметно и неизбежно наступает весна, смерть уносит одних, другие появляются на свет, как незаметно прядется нить жизни из прошлого, настоящего и будущего.
За несколько лет, прошедших после свадьбы Боровецкого, многое изменилось в Лодзи и в жизни наших знакомых.
Город, охваченный лихорадкой строительства, неудержимо разрастался вширь, поражая воображение могуществом, неизбывной силой, которая неудержимым потоком хлынула в поля, и там, где еще недавно колосились хлеба и пасся скот, возникали новые улицы, фабрики, новые источники богатства — порождение мошенничества и эксплуатации.
Подобно гигантскому водовороту, город затягивал фабрики, вещи, людей; все смешалось в нем: сказочное богатство и нищета, разврат и извечный голод, неукротимая страсть и холодный расчет кружилось с бешеной быстротой под грохот машин, крики голодных и ненавидящих, которых объединяла борьба всех со всеми и против всего.
Стремление первыми захватить неисчерпаемые источники богатства, которые, казалось, таила в себе каждая пядь этой «обетованной земли», было подобно урагану, сметающему на своем пути людей и фабрики.
Куровский на всех парах мчался к цели — богатству; фирма «М. Баум и С. Вильчек» окрепла и изготовляемые ею дешевые платки успешно конкурировали с изделиями компании «Грюншпан, Вельт и Гросман».
Мориц Вельт, один из совладельцев предприятия, ездил не иначе как в экипаже и удостаивал вниманием лишь обладателей не меньше чем полумиллионного состояния.