Земля от пустыни Син
Шрифт:
— Книги в основном…
— Да, все не увезешь с собой на новое место…
Взяли в руки то, что сверху. Пролистнули страницы. Подержали, словно пробуя на вес.
— В транспорте почитаю… «Жаркое лето в Берлине»… любопытно…
Ну да, почему-то всегда потом вспоминался этот роман…
После экскурсии она выходит на улицу. Она ведь еще не была на «Острове музеев», а осталось лишь два дня: послезавтра она улетает. Но, увы, Музей Боде закрыт. Какая досада! Она стоит перед городской схемой и решает, что делать. Какие музеи работают? Там что-то
— Sorry, do you speak Russian? — почему-то приходит в голову обратиться по-английски к девушке, которая так же, как она, рассматривает схему.
Девушка стоит спиной. Но Таня после некоторого раздумья, оглядев ее с ног до головы, решает, что она должна быть непременно из России — что-то неуловимое наталкивает Таню на такую мысль.
— Yes, I do, — обернувшись к Тане, отвечает девушка.
Почему Таня обращается к девушке по-английски? Почему та отвечает по-английски? Обе смеются.
— Я совсем не понимаю по-немецки, — говорит Таня и показывает пальцем на объявление, которое прикреплено под планом района: — Что здесь написано?
— Здесь написано, что открыты только два музея, — объясняет девушка.
Они вместе идут сначала в Пергамон, потом — в Старый Музей: как же не увидеть бюст Нефертити! И после всего, уже совершенно уставшие, огибают Собор, выходят наконец на Унтер-ден-Линден и бредут по ней до Парижской площади.
— Может, в кафе? — предлагает Таня.
Они находят кафе, где поменьше народу. Устраиваются за столиком снаружи, заказывают свиные шницели и много-много кока-колы.
Пока еду принесут, они потягивают через соломинки обжигающе-холодное питье, в котором плавают кусочки льда.
— Хорошо, правда? Сразу освежает… — Таня откидывается на спинку пластмассового стульчика и улыбается Ленизе. — Ты надолго приехала в Берлин?
Имя у девушки необычное, Таня никогда такого не слышала, но спросить, откуда оно и что означает, неудобно.
— Еще не решила, — отвечает Лениза, — меня пригласили погостить в немецкую семью. Там двое сыновей, почти мои ровесники, и отец, который их воспитывает.
— А мать? — спрашивает Таня.
— Она два года назад погибла: оступилась и упала с лестницы.
— Час от часу не легче! А как ты с ними познакомилась?
— Случайно.
Ленизу вдруг прорывает, и она рассказывает Тане, что родилась и жила в Казани. Родители развелись, когда она была совсем маленькая, и своего отца она не помнит.
— У него давно другая семья, другие дети, а мной он никогда не интересовался. Он был для меня всегда где-то в неопределенном там, недосягаемо далеко. Поэтому я с детства привыкла к мысли, что у меня отца попросту нет.
Таня все-таки решается задать вопрос:
— А имя откуда у тебя такое необычное?
— Они с мамой сами придумали, чтобы ни у кого такого не было…
— Так ты живешь вдвоем с мамой?
— Нет. В девяностые, когда всем было трудно, мама уехала в Москву искать работу. Она хотела забрать меня потом, когда устроится. Но что-то не получалось: ни жилья, ни приличной работы. Она писала письма, каждый раз обещала, что скоро возьмет меня к себе.
— А на что же
— Она присылала деньги на мое содержание. Все то время я жила у ее близкой подруги. Столько лет прошло, что я успела окончить школу. И надеялась, что рано или поздно уеду в Москву — учиться, или работать, все равно, но — к маме. Ну а потом… — Лениза на минуту прерывается и с усилием продолжает: — понимаете, она написала один раз, что вышла замуж, что я, конечно, могу приехать, если хочу… что я не помешаю ее новой семье — так точнее… Но я уже не захотела…
— Да… непростая история, — говорит Таня.
— Я была совершенно потеряна в этом мире, хотя все были добры ко мне. Но, знаете, сознавать, что все это — только жалость, по существу, к сироте, тяжело. И я начала думать о смерти.
— Откуда такие мрачные мысли? — удивляется Таня.
— Вовсе не мрачные. Это способ защититься. Наше поколение вообще много думает о смерти.
— Вы-то почему? У вас открылись сейчас такие возможности!
— Человек задумывается о ней всегда — по-разному, конечно: в молодости или на финишной прямой. Но сейчас, мне кажется, это усилено и убыстрено тотальной акселерацией. Вы думаете, что мы слишком молоды? Да, но мы все внутренне, духовно уже очень взрослые. И поэтому задумываемся над многими вещами гораздо раньше, чем, наверное, ваше поколение.
Таня с интересом смотрит на девушку: на вид маленькая, хрупкая, почти беспомощно-беззащитная, а оказывается, такие глубины…
— Я открыла для себя, что смерть — это совсем не героизм, как считается в литературе, как нас учили в школе… ну, знаете, на литературных произведениях. Она — везде, куда ни посмотришь: рак, СПИД, постоянные войны, терроризм, суицид, умирающие от голода африканские дети, наркотики, безумные дороги, где погибает огромное число людей… Мы каждый день слышим об этом, смотрим по телевизору, живем среди этого… — Лениза прерывается и смотрит на Таню: — Понимаете — среди смерти! И это так далеко от героики! А еще Афган и Чечня — это вот именно такие примеры, как шла ежедневная жизнь молодых парней среди смерти, без всякого там героизма. После того, как я поняла, что осталась в этом мире одна, я начала все больше и больше задумываться над этим. Все боятся смерти: ребята, с которыми я училась, боялись идти в армию, наша соседка боялась рожать, моя мама боялась обратиться к врачу. Поэтому, наверное, нужно ее «приручить», чтобы освободиться от страха… Поэтому, наверное, нужно думать о ней, а не гнать от себя эту мысль… Поэтому, наверное, молодые люди моего поколения так много пишут о ней, поют о ней…
Таня слушает девушку, и ей кажется, что она давным-давно знакома с ней и что это просто ее младшая подруга, которую она неожиданно встретила за границей и которой нужен близкий человек. А впрочем, кто из них старше?…
— Вот так у нас развиваются мысли, — улыбается Лениза.
— Да, интересно развиваются. Ты мне открыла то, над чем я никогда не задумывалась… — медленно произносит Таня. — А как получилось, что они пригласили тебя в Германию? Это твои давние знакомые? — Она намеренно переводит разговор, чувствуя, что должна наедине переварить только что услышанное.