Земля Тре
Шрифт:
– Послушай, - донесся вдруг негромкий голос Шестопала.
– Не знаю, говорить ли...
Глеб повернул голову, увидел глаза-щелочки, источавшие напряженный взгляд. Понял, что услышит что-то важное.
– Говори.
– Может, оно и пустяк...
– Шестопал перешел на шепот: - Помнишь ночь, когда ушкуй сгорел?
– Еще бы...
– Я ведь тогда не сразу заснул. Лег дальше всех от костра - холодно, из земли сыростью тянет. Кабы не зелье, может, и до утра бы проворочался.
– И ты видел?..
– Погоди.
– Шестопал почесал макушку.
–
Где-то недалеко щелкнула ветка. Шестопал умолк и принялся деловито стучать топором по березе. Глеб обеими руками сгреб нарезанный хворост.
– Я сейчас!
Оставив Шестопала в лесу, он почти бегом направился к реке - туда, откуда уже поднимался синеватый дымок. Коста, стоя на коленях, изо всех сил раздувал пламя. Глеб бросил принесенную охапку возле костра и поспешил назад. Второпях налетел на торчавший сук, разорвал и без того дырявый рукав, выругался, досадуя... А когда вышел на поляну, где они с Шестопалом рубили ветки, первое, что бросилось в глаза, - неподвижное тело, привалившееся к березе.
– Шестопал!
Подбежал и сразу понял, что кричать бесполезно. Шестопал был мертв под левой лопаткой торчала рукоятка ножа. Глеб, холодея, взялся за нее, дернул - по нестираной, пожелтевшей от пота рубахе поползли, извиваясь, алые змейки. Из цепенеющих рук Шестопала вывалился топор, ударился о жесткий, прошитый корнями дерн.
Нож был длинный и острый как бритва. Глеб поднес его к глазам и разобрал вырезанное на костяной рукоятке слово: "Ростовец". Опять щелкнула ветка. Он машинально спрятал нож за спину и увидел вышедшего из-за деревьев Илью.
– Вот незадача...
– Илья шарил глазами по земле.
– Куда он мог запропаститься?
Глеб вспомнил, что однажды он уже появлялся вот так - неожиданно, из глухой чащи - и было это совсем недавно, на берегу Свири, когда погибли Трофим с Игнатием...
– Что ищешь?
– Нож. Вроде только что при мне был, а теперь нет. Словно леший стянул...
– Вот он.
– Глеб протянул ему нож и шагнул в сторону, чтобы не загораживать труп.
– Где ты его...
– Илья поднял глаза, протянул руку, и она застыла в воздухе.
– Шестопал... Что с ним?
– Убит.
Глеб вложил в протянутую руку нож, и Илья понял все.
– Я не убивал! Неужели ты думаешь...
– Он хотел что-то сказать. Что-то очень важное... Не успел.
– Я не убивал, - повторил Илья.
– Ты мне веришь?
– Я теперь никому не верю.
– Он был моим другом. Разве я мог...
– Он хотел что-то сказать!
– Глеб взялся пальцами за отставший край березовой коры и с силой рванул вниз, отдирая длинную полосу.
– А тот, кто убил, подслушал наш разговор, и пока я... как последний дурак... Глеб не стал договаривать - все было ясно и так.
Больше всего он злился на самого себя.
– Кто был на берегу?
– спросил Илья.
– Коста.
– Один?
– Один.
– Значит, кто-то из пятерых...
– Из шестерых, - поправил Глеб.
– Я ведь тоже мог его зарезать.
–
– Не кажется. Смерть мы возим с собой, и рано или поздно она приберет всех нас.
– Глупости!
– Илья вогнал нож в корявый ствол.
– Еще поглядим, кто кого.
– Голова...
– Глеб опустился на траву.
– Что?
– Голова болит. Тяжко...
Онега несла обильные воды на север, и по ним, по взъерошенным ветрами волнам, плыл к Студеному морю одинокий корабль. С каждым днем все острее ощущалось приближение зимы - она дышала в затылок стоявшему на палубе Глебу, обжигала ледяными брызгами лица ушкуйников.
От Емецкого волока, сопровождаемые попутным ветром, пронеслись единым духом почти до устья. Привалов не делали, довольствуясь в пути сухарями и скудным уловом. Но когда до Онежской губы оставалось всего ничего, ветер неожиданно стих. Пришлось положиться на течение и идти, время от времени подгребая тяжелыми веслами. За день до того как, по расчетам Ильи, должно было показаться море, Коста вновь заговорил об остановке. Глеб и сам понимал, что без нее не обойтись - кто знает, сколько времени предстоит болтаться в безбрежном пространстве. Надо было запастись не только едой, но и пресной водой - море есть море. Выбрав удобное место и стараясь перетерпеть неотвязную, как зубная боль, тревогу, он объявил о новой высадке.
Близость моря чувствовалась во всем - берег был выглажен ветрами, дувшими в устье Онеги, словно в гигантскую трубу, а в воздухе носился еле заметный привкус соленой влаги. Глеб ступил на землю первым, забрался на невысокий холм и увидел в низине лес - нагромождение черных, как обугленные кости, стволов с бурыми вкраплениями еще не опавших листьев.
– Здесь и поохотимся.
Снова разбились на пары: Алай с Гарютой, Илья с Саввой, Глеб с Пяйвием. Косте пары не нашлось.
– Идите, - сказал он голосом, в котором не было ни тени беспокойства. Я посижу покараулю.
– Один?
– Глеб сбросил с плеча лук.
– Идите! Мне бояться нечего.
В этих словах было что-то непререкаемое. Глеб постоял, раздумывая, потом снова набросил лук на плечо и сказал остальным:
– Друг от друга ни на шаг! Хватит с нас покойников.
Место, где стоял лес, было низкое и сырое. Из земли поднимались тяжелые испарения, а ветки, которые приходилось раздвигать руками, были холодными и осклизлыми, как сосульки. То и дело с них срывались капли, обдавая лица крупными брызгами.
Зато охота в этот раз оказалась удачной - Глеб подстрелил двух рябчиков, а Пяйвий, хладнокровно пустив стрелу, сшиб с сосновой ветки тетерева.
Увлекшись, они забыли о времени, забрели в глухомань и опомнились только тогда, когда ветер принес откуда-то издалека слабый звук, похожий на писк.
– Стой!
– скомандовал Глеб, насторожившись.
– Что это?
Звук повторился, и Пяйвий проговорил, бледнея:
– Свисток...
Глеб сделал знак рукой - молчи!
– дождался третьего раза и узнал голос новгородской игрушки.