Земля Жар-птицы. Краса былой России

Масси Сюзанна

Глубокое различие между русским крепостным и американским рабом заключалось в том, что семья каждого крепостного, кроме тех, что были домашней прислугой, владела клочком земли, на котором можно было трудиться после отработки барщины, а излишки урожая крепостные могли продавать, получая доход. В принципе крепостной был прикреплен к земле, а не к хозяину, но в восемнадцатом веке Петр Великий установил подушную подать с мужчин из крестьянского сословия, и ответственными за уплату податей объявил не крестьян, а помещиков. В связи с этим все ярче проявлялась тенденция рассматривать крепостного как собственность помещика, продавать и покупать его без земельного надела, что, однако, впоследствии стало считаться грубым нарушением закона.

Даже в годы наиболее широкого распространения крепостничества в России зависимыми были не все крестьяне, — в некоторых районах страны сельские жители свободно трудились на своей

земле. В центральной части России, вокруг Москвы, крестьянами чаще всего владели помещики, но на территории севера, юга и Сибири крепостного права практически не знали. Кроме того, существование крепостного права не сопровождалось сегрегацией; помещики и крестьяне молились, стоя рядом в одной и той же церкви. Крепостничество было государственным институтом. Крепостное крестьянство рассматривалось как сословие, а не класс, а принципы владения крепостными не во всех губерниях были одинаковыми. Когда на трон вступил Александр II, 37,7 процента русских, согласно переписи 1858 года, были определены как крепостные. Из них половину составляли казенные крестьяне, которые должны были лишь нести повинность в пользу государства и могли с разрешения крестьянской общины отправляться на заработки в город или в другую местность. У тех, кто принадлежал отдельному помещику, обязанности могли быть разными; иногда нужно было платить хозяину деньги, иногда — отрабатывать положенный срок Постепенно в течение девятнадцатого века утвердилась система, названная оброком. В соответствии с этой системой крепостной должен был платить своему помещику определенный налог, работая при этом где угодно и занимаясь любой деятельностью. В 1858 году, незадолго до освобождения крестьян, 67,7 процента крепостных платили оброк своим хозяевам.

Некоторые крепостные, жившие на плодородных землях, сумели разбогатеть. Крестьяне были смышлеными и предприимчивыми торговцами, и в девятнадцатом столетии в их руках сосредоточилась большая доля торгового оборота нации. Предприниматели из крестьян иногда оставались крепостными, даже если им улыбнулось счастье; как это ни парадоксально, иногда у них были и свои крепостные. Недостатки системы в отдельных случаях приводили к ужасным последствиям. Среди крепостников были и настоящие чудовища, и невозможные скряги, но вместе с тем встречались и помещики, которые тепло относились к своим крепостным. Самым большим злом крепостной системы было то, что крепостные, также, как и рабы, не имели гражданских прав и полностью зависели от произвола своих хозяев.

С конца восемнадцатого века передовые русские аристократы выступали за освобождение крестьян. Некоторые дворяне принимали решение освободить крестьян, приписанных к их поместьям. В девятнадцатом веке проблемы крепостничества все больше волновали умы россиян, и общественное мнение страны склонялось в пользу устранения несправедливости. Но были и другие люди, похожие на плантаторов американского юга, твердо верившие, что для человечества совершенно естественно, если один рождается свободным, а другой — рабом, что Бог не стремился к равенству в природе, и поэтому христиане заблуждаются, протестуя против неравенства в обществе.

Широко распространенный миф о том, что Россия была населена исключительно богатыми дворянами и беднейшими крестьянами, не имеет под собой почвы. Проблема эмансипации еще более осложнялась тем, что дворянство, как и крестьянство, не представляло собой четко очерченного класса, оно само было сословием, объединявшим представителей различных слоев общества. Среди дворян были очень богатые — по переписи 1858 года в стране с населением в 60 миллионов человек их было 1400. Но существовала колоссальная социальная пропасть между такими семьями, как Воронцовы, Шереметевы и Юсуповы, и основной массой мелкопоместного дворянства.

Пытаясь создать общество, в котором положение человека определялось бы его личными достоинствами, Петр Великий установил систему присвоения званий и чинов своим подданным. За крестьянами закрепили землю, купцы и торговцы должны были заниматься коммерцией, а дворянам вменялось в обязанность поступать на государственную службу, военную или гражданскую. Каждый имел определенное звание и принадлежал к одному из сословий. Любой образованный мужчина мог поступить на государственную службу, независимо от своего происхождения, и, начав с гражданского чина четырнадцатого класса, стремиться достичь первого. Как только человек получал соответствующие чин и звание — для каждой эпохи свое — на армейской, флотской или гражданской службе, он автоматически становился потомственным дворянином. (Пушкин начал службу, имея чин десятого класса, Гоголь, как начинающий учитель — четырнадцатого.) Сами по себе титулы не имели значения, и родословная не играла особой роли, если у человека не было определенного

положения согласно Табели о рангах. Такая обеспечивалась большая гибкость системы; человек мог переходить из о дного сословия в другое, иногда с поразительной быстротой. В петровское время дворяне, не желавшие получать образование или скрывавшие истинное число своих крепостных, лишались звания и зачислялись в армию простыми солдатами. В таком случае им приходилось заново подниматься по иерархической лестнице.

Крепостные, призванные на службу в армию, могли за два поколения превратиться в знатных господ. Достоевский, сын простого врача, принадлежал к дворянскому сословию. Дед Ленина был крепостным, но Ленин уже по рождению был дворянином, так как его отец достиг на гражданской службе чина, соответствующего по табели о рангах званию генерал-майора. Чин был значительно важнее родословной, и на Руси говорили: «Чин, чай и щи — кумиры наши».

В этом отношении Россия резко отличалась от Западной Европы и Англии, где титул и знатность происхождения определяли все. В Европе титулы наследовали только старшие сыновья, и богатства со временем скапливались в руках нескольких знатных семей. Этим поощрялся классовый снобизм и сознание своей исключительности, которые и в настоящее время трудно преодолеть. Благодаря Табели о рангах и в силу непринужденности, свойственной русскому характеру, в России никогда не было надменных аристократов, за исключением, возможно, небольшого числа лиц, близких ко Двору. Русским было непонятно то глубокое уважение, которое английский рабочий класс проявлял к «джентльменам». Еще в 1790 году писатель-либерал екатерининского времени Александр Радищев с гордостью заявлял, что бравирование своим происхождением — зло, вырванное в России с корнем. В начале двадцатого века английский писатель Морис Беринг писал, что глубоко укоренившееся сознание своего аристократизма, свойственное привилегированному классу землевладельцев в Англии, не характерно для российских дворян.

В России, выделив приданое дочерям, землю и состояние делили поровну между всеми сыновьями. Каждый из сыновей имел право носить фамильный титул и, в свою очередь, передавать его потомству. При такой системе семейные наделы со временем, за три-четыре поколения, превращались в ничто. В девятнадцатом столетии большинство российских мелкопоместных дворян жили весьма скромно. Довольно часто встречались князья, не имевшие ни гроша за душой; бродячий торговец мог оказаться князем по рождению. Дворецкий в семье Толстых был князем, а сам Лев Толстой, хотя и граф, относил себя к зажиточному среднему классу. По переписи 1858 года только восемнадцать с половиной тысяч дворян могли жить независимо, на доходы от своих поместий. В рязанской губернии 1700 помещиков делили радости и горести со своими крестьянами, вместе с ними вспахивали поля и обитали в таких же скромных жилищах.

На момент освобождения крестьян одна треть землевладельцев имела не более десяти крепостных на одного помещика. Поэтому перераспределение земли и назначение справедливой компенсационной выплаты было необычайно сложным делом. Освобождение без возмещения убытков привело бы к разорению помещиков, а освобождение без земли — к разорению крестьян. Тем не менее, Александр II, увидев, что за четыре года дело не сдвинулось с места, в 1860 году освободил всех крестьян, принадлежавших императорской семье. Затем, не желая слушать никаких возражений, он как истинный самодержец заявил: «Я этого желаю, требую и приказываю», — и установил крайний срок проведения реформы для всей страны. 3 марта 1861 года он подписал манифест об отмене крепостного права, за два дня до вступления в должность президента Авраама Линкольна и на два года раньше, чем произошла отмена рабства в Америке.

В Соединенных Штатах Америки общество во взглядах на рабство раскололось на два лагеря так резко, что плантаторы Юга начали войну за сохранение своего привычного образа жизни. В России же помещики хоть и роптали, но восприняли царский указ спокойно. Однако отмена крепостного права повлекла за собой значительные и очень глубокие изменения жизни в России, быть может, даже более серьезные, чем отмена рабства в Америке. Процесс эмансипации охватил в России впятеро большее число людей, чем в США. После освобождения крестьян многие помещики просто не знали, как вести собственное хозяйство, и быстро разорялись. И крестьяне, вынужденные покупать сельскохозяйственные орудия и лишенные права пользования общественными землями, стали жить хуже, чем раньше. Немало их покидало земельные наделы и отправлялось в город на заработки. Соединенным Штатам Америки потребовалось целое столетие, чтобы приспособиться к социальным переменам, вызванным ликвидацией рабства, и даже сегодня этот процесс не полностью завершен. Россия все еще продолжала решать бесчисленные проблемы, возникшие в результате отмены крепостного права, когда пришла Революция.