Земляки
Шрифт:
Казик с таким бешенством кидается на Каргуля, что, если бы не вмешательство войта, на сей раз Каргулю не сносить бы головы.
Войт расстегивает офицерский мундир, который носит вместо пиджака, садится на ящик и, поставив возле себя клетку, объявляет свой вердикт:
— Граждане переселенцы! Вот вам справедливое решение, потому как власть для того и есть, чтоб латать го, что нельзя залатать: Каргуль даст Павляку мешок пшеницы и колесо от велосипеда, за это кот три дня в неделю будет у Каргуля, три дня у Павляка, а по воскресеньям и в праздники
— Три раза «нет» — то врага ответ! — выскакивает Витя, но Казик бросает на него такой взгляд, что он тут же замолкает.
Казик сидит перед домом на табурете, а Витя бреет ему затылок, поглядывая через голову отца на двор Каргулей, где Ядька развешивает выстиранное белье на протянутом через весь двор приводном ремне от молотилки. Рядом с ней Кекешко держит таз с мокрым бельем. Со стороны сада подходит Марыня, показывает мужу изгрызенное яблоко.
— По деревьям скачут, — говорит она. — Вон как все испакощено!
— Какой нынче день?
— Пятница.
— Зови кота, — велит Казик, — сегодня он у нас работает!
Марыня подходит к забору, начинает звать: «Кис, кис, кис!» Но кот, которому, правда, удается вырваться из рук маленького Тадека Каргуля, добегает только до середины двора; дальше его не пускает веревка, которой он привязан к вбитому в землю маленькому колышку.
— Как козу его пасут, на веревке! — возмущается Марыня. — В плен нашего кота забрали.
— Что, опять договор нарушать?!! — Казик вскакивает. — Я ему покажу, как над пленным измываться! Ишь, вздумал силой заставлять врагу служить! Витя, давай винтовку!
Забыв про полотенце на шее, Казик подбегает к забору с винтовкой наизготовке. Кекешко, отчаянно крикнув, подымает руки вверх, и таз с бельем летит на землю.
Ядька, расправляющая на веревке простыню, ничего этого не видит, и Витя, чтобы предостеречь ее, истошно кричит: «Ядька!» Она выглядывает из-за простыни в ту самую минуту, когда гремит выстрел. Секунда — и ее лицо исчезает за развешенным бельем. Слышен крик ужаса, Витя бросается вперед, но, видя, как под простыней быстро мелькают ноги бегущей к дому Ядьки, останавливается.
— Тятя, прячься! — кричит он теперь отцу, потому что выскочивший из дома Каргуль, не целясь, стреляет в Казика.
Звякнуло стоящее на крылечке ведро, струйкой побежала вода из него. Казик бочком пробирается к кухне.
— Обратно война? — без особого любопытства спрашивает бабка.
— Из-за кота!
— От кота даже на воротник меха не осталось! — сообщает, вбегая в кухню, разгоряченный Витя.
— Жаль, на поясницу класть сгодился бы, ежели ревматизм схватит, — огорченно вздыхает Казик.
Бабка собирается выйти во двор, но свист пуль заставляет ее попятиться от дверей. На порог кухни сыплются щепки от дверной рамы.
— Четвертая война при моей жизни, и две из них мировые были… — задумчиво
— Так ведь дело-то к лучшему идет! — разъясняет ей Казик. — Начали мы с Каргулем косой воевать, а кончим порохом!
Осень. У распахнутых ворот Казиковой стодолы стоит прислоненная к стене винтовка. Казик с Витей машут цепами. В такт их ударам подскакивает на крыше стодолы черепица: брынь-брынь, луп-луп, брынь-брынь, луп-луп…
Витя останавливается первым, отирает с лица пот.
— Поясница-то, она голос подает, — вздыхает он, глядя на стоящую во дворе Каргулей молотилку.
— С восьми гектаров обмолотить — это тебе не с полморга урожай, как раньше! — Казик смотрит на копну колосьев, ожидающих обмолота, — Ежели бы мой тятя столько зерна увидели да услышали бы, кто это все его, — наверное, заплакали бы, а потом померли, молотивши…
Пока они разговаривают, слышатся удары цепов из стодолы Каргулей. Вите видна отсюда Ядька, которая вышла на крыльцо и сушит длинные, распущенные по спине мокрые волосы.
— Витя, может, хватит уже глазеть туда?
— Ой, тятя, никак досыта не насмотрюсь!
— А чего это ты такой голодный?
— Потому как вот я смотрю и вижу: есть на чего смотреть!
— Ты должен ненавидеть все Каргулево племя! Тем более оно неуклонно к совершеннолетию идет!
— Так я же и смотрю, чтоб ненавидеть! Я, тятенька, себе все твержу да твержу: «Это Ядька Каргулева», а вот насмотрюсь этак-то, и она мне ночью еще снится. Я ее тогда так ненавижу, так ненавижу!..
Поглядев на сына исподлобья, Казик молча отталкивает его на свое место в глубину стодолы, а сам становится у дверей и, сплюнув на ладони, берется за цеп. Снова постукивает на крыше черепица.
Вечорек, который пришел полюбоваться их работой, с восхищением говорит:
— Любо-дорого поглядеть, как это у вас выходит!
Казик протягивает ему цеп, предлагая попробовать самому. Вечорек, неловко размахнувшись, попадает цепом по стене в углу стодолы. Казик от души хохочет.
Однако, прислушавшись к чему-то, старик принимается бить еще и еще в то же самое место.
— Кирку! — вдруг командует он, отгребая солому и насыпавшийся со стены кирпич.
С первых же ударов кирка натыкается на что-то металлическое.
— Может, мина? — тревожится Казик.
Витя просовывает в образовавшееся отверстие руку.
— Какой-то ящик, — сообщает он. — Может, золото?
Они разгребают землю, вытаскивают ящик, напоминающий небольшой гроб. Срывают с него крышку и с удивлением глядят на обернутый в масляные тряпки электрический мотор.
— Что за черт! Первый раз в жизни такое вижу! — Казик со всех сторон обходит ящик.
— Так у нас же свету не было, а с керосина такие не работают, их для электричества делают! — С восхищением щупает мотор Витя. — Теперь только ремень на него надеть да в молотилку запрячь — и знай попивай пиво. Руки в брюки, а мешки сами насыплются!