Земляки
Шрифт:
Со стороны реки снова слышно ржание. Глядя друг на друга, оба мужчины медленно крадутся вдоль забора к своим стодолам.
Перед Павляком и Каргулем открывается вид на залитые лунным светом поля, за которыми темной полосой чернеет лес.
— Иди ты первым! — шепотом командует Каргуль, указывая винтовкой дорогу.
— Давай винтовку, тогда пойду, — предлагает Казик.
— А твоя-то где?
— Витя взял кобылу охранять.
— Не от моего ли жеребца?
Они идут по меже, разделяющей их поля.
— Мне твой жеребец вовсе не нужный. Витя поехал
— Поехал да и заблудился при луне твой Витя… — презрительно отвечает Каргуль.
Дойдя до опушки леса, они направляются к старой каменоломне. Вдруг оба застывают как вкопанные: конское ржание доносится точно из-под земли… посмотрев друг на друга, они ускоряют шаг.
На дне каменоломни на фоне призрачно белых стен трутся боками две лошади — они выглядят как живая скульптура: скользкий свет луны сплывает по их крупам. Лошади хватают друг друга зубами за гриву, разбегаются, потом снова сходятся, вновь разбегаются и скачут по дну каменной ложбинки. От шеи гарцующего вокруг кобылы жеребца тянется посеребренная луной веревка, конец которой держит в руке Ядька. Она дремлет в шалаше. Неподалеку, возле развешанной на кусте палатки, сидит на корточках Витя и старательно выскребает ложкой дно котелка. Немного погодя он встает и направляется к поблескивающей внизу реке.
Дымит погашенный костер, лежит на камне винтовка, а рядом с ней — тот самый будильник, который Ядька и Витя вытащили в бидоне из колодца.
— Витя, подержи веревку, у меня уже силы нету… — зовет Ядька.
— Слабая ты… — вздыхает Витя.
— Небось уж пятую ночь не сплю!
— А их в году триста шестьдесят пять, ночей-то! — многозначительно говорит Витя и берет у нее из рук веревку.
Лошади стоят, положив друг на друга головы. Витя обнимает Ядьку, но не успевает он поцеловать ее, как звонит будильник. Ядька хочет подняться, ей пора возвращаться домой, Витя пытается ее удержать и выпускает из рук веревку. Конь, почувствовав свободу, бросается вскачь, копыта его гремят по камням, он несется вверх по дорожке, величественный и прекрасный, рассекает грудью потоки лунного света.
Каргуль, припав на колено, целится из винтовки. Казик хватает его за плечо:
— Жаль коня!
— Но не твоего сына! — тычет Каргуль вниз, где на белом фоне скалы отчетливо выделяется силуэт Вити.
— Так ведь там и твоя дочь!
— У меня три пули, на всех хватит! — орет Каргуль.
Казик всем телом бросается на соседа. Гремит выстрел.
— Ты что же это, моего сына вместо отца карать вздумал?!! Ну погоди ж ты, падаль этакая! Пришел твой конец!
На краю каменоломни дерутся двое одетых в белое людей. Они яростно дубасят друг друга, но в конце концов усталость берет свое: постепенно движения их становятся более медленными, и спустя еще некоторое время они просто падают без сил друг возле друга — на самом краю обрыва. И тут гремит второй выстрел…
Ядька и Витя на секунду останавливаются. Девушка испуганно прижимается к своему милому.
— И что теперь с нами будет? — всхлипывает она.
— Дома тебе не к чему и показываться, — рассудительно говорит Витя. — Будем жить отдельно.
Ядька
— Ну куда ты! Старики и так тебя не простят, а со мной тебе плохо не будет! Вон сколько здесь пустых домов стоит, возьмем себе какой-нибудь — и конец этой ненависти.
Крепко взяв ее за руку, он решительно идет вперед. Через минуту молодые люди скрываются за кустами.
Бросив винтовку, Каргуль и Казик сбегают вниз к реке. Оба они то и дело вскрикивают, так как острые камни режут босые ноги.
Внизу они находят дымящийся еще костер, брошенную в спешке палатку. Звякает задетый нечаянно котелок, возле которого тикает на земле будильник…
Каргуль поднимает его, рассматривает в лунном свете и. придя в полное отчаяние, устало садится на камень.
— Витя! — кричит Казик, а эхо добросовестно повторяет: «Ви-и-и-тя!»
— Я-аа-дька!
Продолжая звать каждый своего, они расходятся. Через некоторое время из каменоломни выходит, ведя за узду кобылу, Казик. За кобылой, игриво подскакивая, следует жеребец.
Со стороны леса выходит Каргуль.
— Жеребенка тебе захотелось… — с укором говорит он Казику.
Бабка Леония лежит уже не на печке, а на широкой, удобной кровати. Окна в комнате занавешены, Марыня всхлипывает, а бабка говорит хоть и слабым голосом, но спокойно и с достоинством:
— В кладовую я заглянула, мешки и банки пересчитала. Были бы еще ксендз да Витя — ничего мне больше для смерти не надо.
— Марыня! Беги за ксендзом! — приказывает Казик.
Марыня закутывается в платок — уже зима и за окнами белеет снег.
— Так ведь ксендз этот от немцев оставшийся! — шепчет она мужу.
— Бог один и тут и в Кружевниках.
— А разговор-то у него другой, — упрямится Марыня, — как он бабке грехи отпустит, ежели он ее слов не поймет?
Казик скребет затылок, берет шапку и идет к двери.
— Возьму Каргуля, чтоб перевел. Он знает по-немецки, еще при Франце-Иосифе службу служил, стрелять учился, через чего мимо и пуляет…
— К Каргулю пойдешь? — всплескивает руками Марыня. — Без винтовки?
Оглянувшись вокруг, Казик берет на руки двухлетнего Павлика и выходит.
При его появлении на пороге Каргулевой кухни дети в панике разбегаются. Каргуль встает из-за стола, а его жена, прячась за дверью, протягивает ему винтовку.
— Не бойся, потому как я больше тебя страху полный. Послушай, Каргуль, матке моей конец пришел.
— Каждому из нас конец придет, вечно никто не живет.
— Я к тебе пришел не затем, чтоб ты философию разводил, а чтоб переводчиком у моей матери в ее последней дороге был. — Казик прижимает к себе маленького Павла.
— Да она скорей дьяволу обрадуется, чем мне, — говорит Каргуль, проверяя магазин у винтовки.
— Ей уже не выбирать теперь. Ее расчет с жизнью законченный. Она уходит. А мы-то вот останемся, так что у нас еще будет случай рассчитаться.
— Ох, уж лучше я пойду за ксендзом повторять, чем тебя тут слушать! — говорит Каргуль, направляясь к дверям.