Земляки
Шрифт:
Казик, кивнув на винтовку, кладет ему на плечо руку:
— Оставь.
— А черт тебя знает, как ты меня за мою услугу отблагодаришь, — не соглашается Каргуль.
— На эту неделю и одних похорон хватит, — обещает Казик.
Над кроватью бабки склоняется седовласый ксендз, рядом стоит на коленях Каргуль — так ему удобнее слушать, что шепчет старушка. Он переводит услышанное священнику, помогая себе жестами, когда не хватает слов.
— Wenn war deine lezte Beichte? — спрашивает ксендз.
Следом
— Когда вы были на исповеди в последний раз?
Марыня и Казик внимательно наблюдают за их перешептыванием.
— А не обманывает Каргуль? — волнуется Марыня. — Чтой-то он на одно ее слово два по-немецки брякает?
— Старается, — поясняет шепотом Казик.
— Смотри, как бы этот диверсант не выстарался для нашей матери неба похуже, — шепчет Марыня и вдруг начинает плакать. — До чего ж она, бедная, жеребеночка дождаться хотела!..
Когда ксендз наклоняется к лицу умирающей, Каргуль встает, и тут обнаруживается, что под коленями у него все время была его винтовка.
Звонят колокола, их слышно далеко, даже на кладбище, у ворот которого останавливается повозка, запряженная лошадьми Казика и Каргуля.
Казик, Каргуль, войт и Вечорек берут на плечи маленький сосновый гроб и входят в ворота кладбища. За ними идет одетый во все черное Кекешко. Он ведет под руку Марыню, которая несет что-то, прикрыв концом большого платка.
Когда ксендз кончает положенную молитву, Казик берет из рук Марыни мешок с кружевницкой землей и сыплет горсточку земли на крышку гроба. Остальные, подходя поочереди, делают то же самое.
Вдруг, растолкав людей, у края могилы опускается на колени Витя. Казик протягивает к нему руки, но Витя отодвигается.
— Вы, тятя, уберите свои руки.
— Где Ядька?!! — кидается к нему Каргуль, но Витя снова делает шаг назад.
— А вы, пан Каргуль, не спрашивайте ни о чем, потому как мы к вам не вернемся, покамест вас с отцом только ваша злость в куче держит.
Повернувшись, Витя быстро идет между могилами, не обращая внимания на крик матери:
— Витя! Ви-ии-тя… Вернись!
Весна. Казик слоняется по двору, все валится у него из рук. Не радует его даже жеребенок, который шаг в шаг следует повсюду за матерью.
По другую сторону забора так же бессмысленно топчется по двору Каргуль. Им обоим тяжела пустота дворов, из которых ушло уже столько близких.
Казик с досадой пинает немецкую каску, из которой пьют воду куры, она с грохотом катится по цементным плитам двора. Весенний ветер забрасывает на сторону Павляков Ядькины платья, какие Каргулиха, убираясь к празднику, развесила проветриться на заборе. Казик поднимает их и, подержав в руках, вешает обратно.
Оба мужчины стоят, следя друг за другом и притворяясь, что не замечают этого взаимного наблюдения. Вдруг робко заржал жеребенок. В Казике будто дрогнуло что-то,
— А ну, подойди к забору, — неожиданно говорит он, обращаясь к Каргулю.
— Это зачем?
— Подойди, потому как и я подхожу…
Каргуль, не торопясь, идет к забору, но в трех шагах от него останавливается — как когда-то, когда они в первый раз встретились в Рудниках.
— Ну?..
— Делай, что и я делаю, — говорит Казик, стягивая с себя шапку и обнажая седую голову.
— Ну, снял, — говорит Каргуль, снимая шапку, — только не знаю, перед чем.
— Перед нашей дуростью бескрайнею, которой конец близится.
Павляк делает шаг к забору, приблизился на шаг и Каргуль.
— Что ж, Казик, пора бы уже…
— И плачь ты, Каргуль, не стыдясь, потому как ежели настоящий мужик плачет, то должен быть праздник!
— Ой, должен быть, должен! — ойкнул Каргуль и бухнулся в распростертые объятия Казика.
Заплакали в голос, не скупясь на причитания, и женщины. Рыдания их заставили прибежать соседей: испуганно смотрит на них Вечорек, выжидающе поглядывает Познаняк… Кекешко же, увидев обнимающихся и рыдающих мужчин, закричал во все горло:
— Милиция! Милиция! Люди, бегите за милицией, не иначе как что-нибудь страшное стряслось!!!
Но сам остался на месте: легко ли расстаться с этаким редким зрелищем!
Этим возгласом «милиция!» и заканчивает Казик Павляк свой рассказ, в котором описал старшему брату первые проведенные на этой земле годы. Едва он крикнул «милиция!», как у забора, со стороны Каргулева двора, появляется молоденький сержант милиции и. козырнув, стоит, будто ждет приказаний.
— А ты чего?!! — рявкает на него Казик.
— Я думал, может, нужный буду… — оправдывается сержант, пятясь к дому Каргулей.
— Каргуль тебя сюда послал, чтоб я опять из-за него своего брата потерял?!! Нечего тебе тут делать, иди, иди… — гонит представителя власти Казик и, обернувшись к брату, говорит: — А теперь, Яська, послушай-ка, как мы тут Польшу создавали…
Однако «американец» не желает больше слушать его и, резко повернувшись, энергично шагает к дому.
— Бросил ты думать о присяге тятиной, брось и обо мне думать! — рычит Яська, когда Казик пытается задержать его.
— Яська, да послушай же ты меня, ведь крестины приготовлены…
— Что-о-о? — прерывает его грозно Яська. — Хочешь сделать из меня крестного отца Каргулевых детей?!! Never!! — И он захлопывает дверь перед носом Казика с такой силой, что у того чуть не падает с головы шляпа.
Войдя в дом, Джон оказывается в нем один: все ушли, чтобы не мешать беседовать столь странно встретившимся братьям. Стоит только коляска с маленькой Аней, которую сторожил младший брат Ядьки. Однако при виде разгневанного «американца» мальчишка в ужасе удрал, бросив плачущего ребенка.