Зеркала Борхеса
Шрифт:
– Точно, вши. Жирные, жадные, злые и очень кусачие, – печально вздохнув, подтвердила старуха, – Переспать? – продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. – Было бы неплохо, мой степной светлый хан…
– Хватит! – рассерженно прикрикнул О-чой. – Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя… О чём я тебя просил – там, возле бездонного Солёного озера?
– Внимательно – скрытым оком – посмотреть на ладони молоденького и симпатичного хана.
– Ещё?
– Заглянуть в его раскосые чёрные глаза. До самого
– Ещё?
– Ну, не знаю…, – задумалась шаманка. – А, вспомнила! Пророчество сделать о молодом степном хане. То есть, о его дальнейшей жизни и Судьбе… Правильно?
– Верно излагаешь, – подтвердил сотник. – Так приступай, старая. Чего же ты ждёшь?
– Жду, когда ты, кривоногий и любопытный жеребец, выйдешь из юрты. Кстати, переставь масляные светильники поближе к ханской кошме.
– Не понял…
– Так надо, – грозно нахмурилась старуха. – Пророчества, они не любят лишних ушей. Со мной должен остаться только тот, кому я нужна… Светильники-то переставь.
– Но, ведь…
– Выйди, О-чой, – велел Пуш-ниг. – Выйди и не обижайся. Так надо.
– Хорошо, выйду. Только сперва светильники переставлю…
Когда они остались вдвоём, шаманка подошла к своему кожаному мешку и, предварительно дёрнув за тонкий шнурок, извлекла на белый свет плоский берестяной туесок. После этого она, надсадно и утробно кряхтя, присела на корточки напротив Пуш-нига и, резко вскинув седую голову, заглянула ему в лицо.
«Какие у неё потрясающе-красивые глаза!», – мысленно восхитился Пуш-ниг. – «Молодые, ярко-голубые, насмешливые…».
Пристроив туесок на войлочном полу рядом с собой, старуха попросила:
– Дай-ка мне ладонь, степной хан… Да не ту, глупый, левую. Сейчас посмотрим на твой Путь.
Минут пять-шесть поглазев на мужскую ладонь, шаманка, задумчиво покачав вшивой седовласой головой, сообщила:
– Непростой ты человек, молодой степной хан. Намучаюсь я с тобой. Ох, и намучаюсь… Ладно, тогда поступим по-другому.
Она, сняв круглую крышку, принялась доставать из берестяной коробочки самые различные предметы: скляночки, баночки, связки разноцветных птичьих перьев, сушёных лягушек, крылья летучих мышей, кривые жёлто-коричневые клыки неизвестных зверей…
Часа два с половиной старуха старательно колдовала над Пуш-нигом – заставляла глотать всякие горькие и сладкие снадобья, рисовала на его безволосой груди – остриём чёрного клыка – хитрые и изысканные узоры, давала нюхать змеиные головы, махала перед его лицом – словно китайским веером – крыльями летучих мышей, ну, и так далее…
В конце концов, она сдалась и, монотонно бормоча под нос грязные ругательства, принялась складывать магические причиндалы обратно в берестяной туесок.
– Всё так безнадёжно? – спросил Пуш-ниг.
– Не знаю, – сварливо пробурчала шаманка. – Извини, но пока ничего не получается. Непростой ты человек, степной хан…
– Ты это уже говорила, старая карга.
– Хорошо, не буду. Извини.
– И ты, бабушка, извини. За – «каргу».
– Ханам не пристало – извиняться…
– Хочу – и извиняюсь! – вновь рассердился Пуш-ниг. – Моё дело. Насквозь ханское… Говори толком, старая. Что ещё можно сделать?
– Камлать надо, – лукаво подмигнула шаманка. – Знаешь, светлоликий, что это такое?
– Наслышан. Но ни разу не видел. То есть, не участвовал.
– И увидишь. И поучаствуешь.
– Когда?
– Выезжать надо прямо сейчас. Сегодня, как раз, полнолуние.
– Куда?
– В степь. А камлать я буду, как и полагается, в час волка. Знаешь, хан, что это такое?
– Знаю, – по-звериному оскалился Пуш-ниг. – Неверное и загадочное время. Ночь медленно умирает, но ещё не умерла до конца. А рассвет только собирается народиться – в кровавых отблесках зари.
– Хорошо сказано, степной смышлёный хан. Молодец. Вели седлать коня. Провожатых с собой брать не будем. Лишние глаза и уши в таких делах ни к чему…
Конь медленно, монотонно и осторожно рысил по ночной степи. Всё небо было усыпано яркими июньскими звёздами. На северо-западе, разливая вокруг призрачное жёлтое сиянье, висела огромная круглая Луна.
– Правь на Зелёную звезду, – крепко держась костлявыми ладонями за бока Пуш-нига, велела шаманка. – И ленивого коня погоняй, не стесняйся. Боги, они любят – несуетливых и отважных. Знающих, чего хотят – от этого призрачного Мира…
Под широкими конскими копытами тихонько и тревожно поскрипывали мелкие камушки. Где-то на юго-востоке – тоскливо и мрачно – завывали голодные степные волки.
– Впереди река, – известил Пуш-ниг. – Куда дальше, бабушка?
– Едем вдоль речного берега, – бодро откликнулась старуха. – Вверх по течению. Внучок…
Вскоре впереди показалась ровная травянистая площадка, залитая жёлтым лунным светом. Звонко и беззаботно стрекотали степные сверчки. На противоположном берегу реки тревожно и угрожающе ухал ночной филин. Речные медлительные воды тихонько нашептывали что-то бесконечно-нежное, ласковое и успокаивающее.
– Приехали. Слезай, – велела шаманка. – Подай мне руку… Спасибо, степной хан. Иди на поляну, к большому чёрному камню. Он там один такой, не заблудишься.
– А как же…
– О коне, хан, не беспокойся. Я шепну ему на ухо пару заветных слов, и твой верный скакун уснёт до рассвета. Иди.
Приблизившись к чёрному камню, Пуш-ниг обернулся – его тёмно-гнедой конь послушно опустился на густую степную траву, а старушка, отойдя к пологой речной косе…
– Кажется, она собирает сухие ветки, выброшенные щедрыми весенними водами на берег, – тихонько прошептал Пуш-ниг. – А видит бабуля в темноте, судя по всему, не хуже дикой камышовой кошки.