Зеркало времени

Пащенко Николай

Я помню, что посмотрел на своё тело, видимо ли оно, и успокоился: нет, для других не видимо! Следовательно, меня не разглядит и сам хозяин этого кабинета. И не испугается призрачного фантома.

Сзади, из-за приоткрытой двери нестарый немецкий баритон проворчал, что, дескать, вот опять приходится пересыпать тальком чулки герра доктора, что у него за потливые ноги… Может быть, он посетовал на «герра профессора», но я уже не вслушивался в его бормотание, потрясённый, как минимум, тремя фактами, по сути, вновь открывшимися мне. Во-первых, и в прошлом, а не только сейчас, я понял, что дверь кабинета не закрыта, не поворачиваясь к ней лицом. Во-вторых, я вспомнил, что знаю ещё и немецкий язык. В третьих, сквозь стены кабинета господина Гегеля, да ускорится в своём развитии и в благословении

Божьем на небеси его душа, я не переставал видеть моё собственное тело, мирно лежащее на широченном, не для одного, ложе. Я испугался, что умер, и срочно вернулся в моё тело.

Нет, я не умер. Гулко, редко стучало сердце. По всему телу, в упругих, как трубки, жилах толчками пролетала кровь. Кажется, я не сразу начал дышать, я просто-напросто забыл дышать от волнения. Я замер в счастливом немом изумлении и лежал долго-долго, не в силах поверить себе. Прошлые мои прогулки во времени и пространстве почему-то не смогли меня взволновать, и вызывали, скорее, чувство, более похожее на досаду или неудовольствие. Но в этот раз всё-всё было совершенно по-другому!

— Достаточно, — приблизившись к грани обморока, пролепетала госпожа Одо.

Эксперимент прекратился.

— Как вы себя чувствуете, господин Густов?

— Я чувствую, что ослабел. Но это пройдёт. Почти нормально.

Госпожа Одо вздрагивающими пальцами взяла листок бумаги со своего письменного стола и маркер и жирными линиями графически показала остолбеневшему Джеймсу, позабывшему и моргать, как, по её мнению, я «перехожу» с витка на виток по спирали времени.

— Почему же мистер Густов не делает этого постоянно? — тоже постепенно приходя в себя, поинтересовался Миддлуотер.

— Потому что это трудно. Потому что он затрачивает очень много энергии. Потому что этому надо специально учиться. Этим он сейчас и занят. Он учится.

— А куда делась Гульчохра? — в недоумении спросил Миддлуотер.

— У Гегеля я её не нашёл, — честно ответил я.

— Что ж… Тогда… Тогда учитесь, мистер Густов. Кстати, я привёз вам книгу русского философа Николая Бердяева. Это к вопросу о вашем персональном отношении и к миру, и к войне. — Миддлуотер долго и недоверчиво на меня смотрел, потом меня отпустил. Позже госпожа сказала мне, что он часто спрашивал её, почему я такой деревянный, как итальянская кукла Пиноккио, совсем без эмоций. Отвечала она ему всякий раз по-разному, иногда шуткой.

И я вновь стал погружаться в историю. Кстати, вспоминаю, любезная моя госпожа, драгоценная моя Акико, примерно в то время рассказала мне, что, когда мы о ком-либо или о чём-либо думаем, мы уже путешествуем во времени и пространстве, входим в соответствующее поле времени и возвращаемся оттуда с почерпнутой информацией. Она исходила по-прежнему из разрабатываемой в её клинике теории памяти.

Так, после посещения кабинета Гегеля без его приглашения я подошёл к необходимости ознакомиться и с философией хотя бы на самом школярском, самом кухонном, что ли, для узко-домашнего применения, уровне. Я вникал в идеи Платона и его учителя Сократа, узнавал, чему Александр Македонский учился у Аристотеля, и как видел устройство Вселенной Птолемей. После античности я погружался в мир «Авесты», а затем изучал истолкование зороастризма у Ницше. Я ознакомился с воссозданием институтов римского государства по Теодору Моммзену, а затем узнал, как и за что Моммзен критиковал Отто фон Бисмарка. С историей Франции я познакомился по Жюлю Мишле, по справедливости называемом и историком и пророком, и понял, в чём он пошёл дальше Франсуа Гизо и Огюстена Тьерри.

Мистер Джеймс Миддлуотер подарил мне ещё книгу князя Кропоткина о Великой Французской революции.

Меня удивило (по первости), что Франция последней в мире узнала о французском крупном историке, писателе и организаторе науки Фернане Броделе. Воистину, нет пророка в своём отечестве!.. Сейчас я, кажется, уже ничему в мире не удивлюсь.

Но в то время, когда я заглатывал философии Канта и Гегеля, Маркса и апологетов экзистенциализма Сартра и Ясперса, во второй раз удивился тому, как много времени потребовалось, чтобы от многомерного идеализма Платона прийти к истории классовой борьбы во все времена всего лишь на двухмерной плоскости (всего

в двух осях: время — классы) у Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Двигаясь в этом направлении, мы логически дойдём до одномерной линии, а потом и до точки, ни единого размера не имеющей. И в достигнутой точке кончится история? Нет слов! Кто из философов наше будущее так поймёт?

Философии, как единой науки, и нет. Философий в мире столько, что о философии говорить, вроде бы, неуместно. Но её преподают, значит, она в то же время и есть. А важнее для нас какая? Которая есть или которой нет?

В 1784 году Иммануил Кант написал: «Величайшая проблема человеческого рода, разрешить которую его вынуждает природа, — достижение всеобщего правового гражданского общества». За четверть тысячелетия проблема, отмеченная ещё Кантом, не решена, как оказалось, ни человечеством, ни отдельными гениями, к которым не всегда, кстати, прислушиваются творящие историю.

Что касается истории, здесь, я увидел, всё обстояло и обстоит ещё намного хуже, чем в непроницаемой философии. Хотя учился я не по учебникам истории для начальных школ. Совсем плохо было с историей России вообще, хоть древнейшей, со времён Германариха и Готской республики и ещё даже ранее готов, хоть наиновейшей, представленной масс-медийной мифологией пошлых бульварных расцветок «чегоизволитепродадимвсё».

Как единичные горные пики, в унылой современной исторической пустыне возвышались модели истории Макса Вебера и Джузеппе Феррари. Но это уже начинал проявляться мой личный вкус, вовсю грешили субъективизмом мои личные исторические пристрастия. Довольно скоро я начал понимать, что, во-первых, понятие исторической пустыни мне следовало бы применять преимущественно в отношении оценки объёма всё-таки моих собственных исторических познаний и ни в коем случае не распространять на весь объём науки; во-вторых, впечатление пустынности у меня оставалось от обзора скудно предложенных наукой универсально-исторических моделей развития человеческого общества. Моделей оказалось намного меньше, чем можно было бы ожидать. Но на них я тоже не хотел бы сейчас останавливаться, иначе утратится какая-никакая хронологическая последовательность моего изложения. Дело в том, что мои ощущения возникали во мне почти одновременно несколькими мощными потоками и сразу, то есть тоже почти одновременно, вливались в растущую личность. С некоторой задержкой во времени, по мере осмысления, возникали мои «мнения» по полученным впечатлениям. Но излагать-то их возможно только последовательно, говорить одновременно по нескольким темам получается только у некоторых женщин. Я, видимо, этому уже не научусь. Повторюсь, что ни в малейшей мере я никого и ничто не осуждаю. Я только сравниваю и оцениваю.

Когда я залез в психосексуальные теории Фрейда и начал задавать вопросы госпоже Одо по устройству и физиологии человека, в меня были загружены познания примерно в объеме медицинского колледжа, в том числе анатомические наименования органов тела и их элементов на латыни, физиологические и биохимические функции органов. Кое-что из ботаники, биологии, микробиологии, вирусологии и фармакопеи. Дополню, чтобы не отвлекаться потом, что для того, чтобы понять, как выглядят, как развиваются и регрессируют и насколько прочны или, скажем, консистентны человеческие ткани, мне было устроено присутствие на вскрытиях. Многие из человеческих органов удалось увидеть и главнейшие я потрогал своими руками (в хирургических перчатках).

Несколько замечаний в отношении того, как следовало бы, с учетом сложившегося в развитых странах положения, относиться к почерпаемой мной информации о сексе, высказала лично моя госпожа, и я к ним прислушался, так что в какой-то мере они повлияли даже и на мой литературный вкус:

— Относись поосторожнее ко всему, что тебе где угодно может встретиться о сексе. Взять неверный настрой, чью-то глупую установку, очень легко, а исправить не просто, особенно в сексуальной сфере. Особенно, потому что это специфическая, особая, тончайшая сфера психических переживаний людей, влияющая на очень многое в их психологическом самочувствии, как почти ничто из материального мира больше. Рекомендую переговорить с Фусэ, он специализируется на психосексопатологиях. Накопил приличную статистику.