Zевс
Шрифт:
«Господин Аласания позволил себе сослаться в качестве аргумента на якобы заявление, якобы сделанное российским военнопленным в ходе допроса в Грузии, что якобы ему дано указание неизбирательно вести огонь, нашему летчику… Такая ссылка просто кощунственна и недопустима на заседании Совета безопасности ООН».
– Признался, что ему приказали «неизбирательно» вести огонь, – потешался Леха. – Это как же… Как… – он не сразу вспомнил: – «Такую неприязнь испытываю к этому потерпевшему, что кушать не могу».
Назавтра Леха торжественно вступит в группу «ВКонтакте» – «Фанаты Виталия Чуркина» (так звали дипломата). Назавтра френд-ленту наводнит бессчетное количество картинок, демотиваторов с Чуркиным – одобрительных пыхтелок-сопелок.
Через год или два те же лехи забудут и пятидневную войну, и матч дипломатов на этом импровизированном «чемпионате мира», и Виталия Чуркина напрочь, и только несколько чудом уцелевших групп станут, иногда попадаясь на просторах «ВКонтакте», удивлять. В них, если заглянуть, будет уже «ноль участников», либо те, кто просто позабыл уйти по-английски; эти группы, где сохранят портрет своего героя, а где – только серое пятно; это долгий, долгий взрыв звезды: от вспышки, ослепившей и поглотившей всех, до холодного и невзрачного «белого карлика» в финале.
Неведомая смерть.
Но это еще нескоро.
Назавтра Леша торжественно вступит в группу… – и Кирилл сразу увидит это, как и вообще все действия друга на просторах Интернета, потому что Леша, поселившись в их доме, оккупировал и хозяйский комп. Кирилл, понятно, был не в восторге, когда присаживался после и вынужден был выходить из чужой почты, из того же «ВКонтакте»… Это, в его понимании, было родственно чисто бытовой нечистоплотности – с тем же неудовольствием, переходящим в брезгливость, Кирилл завинчивал или же защелкивал за Лешей крышечки шампуня, геля для душа или даже смывал из ванной поналипшие волосы («как будто собаку купали»). Но что делать? То были издержки временной холостяцкой жизни Леши, а Леша, видимо, понимал холостяцкую жизнь именно так. Он даже лазил с компьютера Кирилла на «Порнолаб», при этом, что интересно – и Кирилл обалдело таращился на учетную запись, увидев сайт среди «недавних», – Леша значился там под собственной фамилией. Он не выдумывал хитроумных «ников». Просто latypov… И на личной странице, вероятно, другие ненужные данные. Да, конечно, Кирилл мог понять: Леха холост, да он вообще здесь один, в чужом городе, одинокий ковбой, никому ничего не должен… Но все же когда любой, кому это интересно, может легко выяснить, что ты качаешь и, грубо говоря, на что… В этом показном равнодушии – нате все, смотрите, скрывать нечего, читался если не эксгибиционизм, то уж, во всяком случае, почти кощунственное отрицание анонимности – альфы и омеги жизни в Сети, ее священных заповедей…
Дикость? Да. Но что-то в этой дикости (наглой позе: секретов нет!) и было. Какое-то рациональное зерно. Кирилл не однажды думал об этом. О том, что все поколение, может быть, попало на крючок. О том, что они весело трепыхаются в сетях, не осознавая и не видя, как не видит рыбака безмозглая рыбешка. Ведь то, что эта хваленая анонимность – миф, иллюзия, – в принципе, понятно: что ты качаешь, к кому и зачем заходишь, что запрашиваешь… Кажется просто, что никого там, над тобою, нет, и никакой Большой брат не охватит – да и не захочет охватить – миллионы сетевых бездельников да трепачей своим немигающим взглядом… Ну а почему?.. А если?.. Может ли тезис «это технически возможно, но просто никому не нужно» считаться железной защитой, гарантией?..
Тогда уж спокойнее сразу – все нараспашку – как Леха.
Леха не запирался в сортире (тонкий слух Кирилла ловил отсутствие характерного щелчка), всячески хозяйничал, сам решал, что притащить вечером из продуктов и из выпивки, и даже подбивал Кирилла на свое коронное блюдо «Мега-изжога-всего-за-сотню». Сотня (и то неполная) складывались из полтинника за баночку кильки, обжаренной в томате, и чего-то там за крупные брикеты китайской
Вечерами звонила Яна – из Анжеро-Судженска.
То была странная история. Когда Яна весело рассказала, что летит в эту сибирскую глушь на семинар для тележурналистов, Кирилл поначалу не очень-то удивился. Ему только показалось странным, что Яна готова потратить часть отпуска, по сути, на работу. Потом – интереса ради – погуглил: что это. И тогда-то пришел в недоумение: какая-то откровенная ерунда, тусовка провинциальных телекомпаний (чуть ли не городских каналов мест типа… Анжеро-Судженска) в доме отдыха с дощатыми домиками…
– Тебе-то это зачем? Лететь туда из Москвы?! – удивлялся он.
– А что за высокомерие? Надо учиться профессии, не брезгуя ничем! – отшучивалась Яна.
Но дело, конечно, было в другом.
– С осени-то я все равно невыездная…
И это, в принципе, была правда. Уж ему ли, инженеру авиации, не знать, что после шестого месяца беременности лететь куда-либо самолетами запрещено. И вообще, пожалуй, лучше сидеть дома.
Но…
Дело было не только в семинаре (может быть, и правда не очень-то нужном, но, увы: в желании «расти в профессии», чего не давали повседневные трэш-выезды, сквозило почти уже отчаяние). Перед декретом Яна пыталась урвать от летнего отпуска «хоть шерсти клок», потому что отдых сорвался.
Каждый год в августе они ездили на море. Не то чтобы это было специально – в августе, и не то чтобы это была традиция, но так складывалось: август, поезд, сочинское побережье. И замечательно складывалось. От российского юга они не плевались, как все их ровесники: просто поначалу у Кирилла были проблемы с загранпаспортом… как и у многих… да и вообще… Им нравилось. Им просто было хорошо там вместе: с ночным диким пляжем (где по давно забытой кем-то туфле среди камней опознаешь вдруг дневное место), с каким-то самопальным вином, с желтой дорогой луны и разговорами, разговорами; с робкими заходами в воду голышом – и… И при чем тут обсуждение жратвы в турецком олинклюзив – детальное, вдумчивое, которому придавались хором все вокруг после отпусков, – они никак не могли понять.
В этом же августе что-то не сложилось, притом они поздно это заметили.
Обычно в конторе не было проблем с отпусками, там вообще летом царила «жизнь как праздник», только не в смысле праздника, а лениво: можно было прийти к полудню… а можно было позвонить и не прийти. Сказать что-нибудь про насморк. Ради двух-трех дней с больничным никто не парился, «и не смей нас тут заражать!» – строго напутствовал Татищев в трубку телефона… Да можно было и уехать. Когда они с Яной вдруг решали вырваться на юг в режиме блицкрига, а календарного отпуска не было, Кирилл говорил с Татищевым, тот ходил в приемную с его заявлением… – и отпускали в административный, так. Но в этом году что-то не срослось.
Отпуск по графику не вышел, про административный сказали – «сейчас не время» (в ОКБ царила какая-то нервозность, даже ожидание невесть чего), и Кирилл растерянно выпал с новым для себя чувством (которое знали все его собратья, ходившие в шкуре «офисного планктона», но не он сам): его не пускают. Яна тоже не ожидала такого подвоха. Тогда-то у них состоялся, чуть не впервые, такой разговор.
– Может, мне и правда тогда уволиться?
Кирилл выпалил это неожиданно для себя, хотя, наверное, такие мысли в нем зрели давно. Подножка с отпуском оказалась последней каплей: так стало обидно оттого, что родная контора испортила даже такое – последний отпуск с любимой женщиной перед долгим перерывом (Кирилл с радостным замиранием сердца представлял, как станет отцом, но это счастье уже из другой оперы: тут не до отдыха). Родная контора – как собака на сене. Ни отпуска с любимой… Ни самолета.