Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
Бедные раненые! Их неустанно доставляли музыканты, выполнявшие обязанности санитаров.
О, что за ужасное зрелище являл собой этот уголок поля боя, где трава была покрыта кровавой росой, где пульсировала измученная плоть, где мужественные и гордые молодые люди слабым голосом звали в агонии маму, как в детстве!..
Мамаша Буффарик поспешно направилась к этому трагическому месту, оказавшись там в ту самую минуту, когда у перевязочного пункта остановилось ландо, и увидела Даму в Черном. Та все еще была без чувств.
Мамаша Буффарик ничего не
Однако вид неподвижной женщины, бледной как полотно, быть может, мертвой, не мог не тронуть доброе сердце маркитантки.
Она подошла ближе, убедилась в том, что та еще дышит, и торопливо расстегнула ее атласный корсаж [59] . Тщательно сложенные бумаги выскользнули при этом на землю. Зуав, стоявший рядом, подобрал их, а маркитантка растерла водкой виски незнакомки.
59
Корсаж — часть женского платья от шеи до пояса.
Дама открыла глаза, пришла в себя и, увидев французские мундиры, сделала гневный жест.
Она оттолкнула мамашу Буффарик, заметила свои бумаги в руках солдата и вскрикнула не окрепшим еще голосом:
— Мои бумаги!.. Дайте их мне… они мои… верните их… я требую!
— Нет уж, — ответил служивый. — Слава Богу, я службу знаю… я отдам их кебиру в собственные руки, а он передаст их командующему… такой порядок!
— Я не хочу!.. Я не хочу!..
— Вот еще! Мало ли кто чего не хочет!
Дама неприязненно сжала губы. Она была встревожена и раздосадована. Мамаша Буффарик спокойно сказала:
— Ну же, не надо так волноваться, лучше выпейте что-нибудь для бодрости. Не упрямьтесь, это от чистого сердца.
— Нет, — ответила незнакомка твердо. — От французов, врагов моей родины, мне ничего не надо.
Взглядом своих больших глаз, похожих на черные алмазы, она окинула кошмарную картину лежащих вповалку тел, и дьявольская радость осветила ее прелестное лицо.
В эту минуту к ней подошла Роза со стаканом воды в руке. Она услышала жесткое «нет!» Дамы в Черном и сказала ей своим мелодичным, нежным голоском:
— Но эти враги великодушны… они перевязывают ваших раненых, как своих… по-братски помогают им… взгляните, мадам!
Белое личико юной девушки, ее легкий румянец были очаровательны. Роза носила простенькое ситцевое платье и соломенную шляпу с трехцветной кокардой [60] . Из-под шляпы выбивались пышные волосы. Изящество и достоинство, с каким девушка держалась, внушали восхищение и симпатию.
60
Кокарда — металлический значок определенного образца на форменной фуражке. Трехцветная кокарда здесь — изображение
Незнакомка смотрела на нее долго, пристально, невольно поддаваясь обаянию ее слов и взгляда. Странное чувство пробудилось в глубине души воинственной славянки, неуловимое, болезненное и сладостное. Глаза ее, такие прекрасные, несмотря на холодный блеск, увлажнились непрошеной слезой.
Потом она прошептала голосом тихим, как дыхание:
— Да… конечно… ей было бы столько же лет… и эти золотые волосы… эти васильковые глаза… этот цвет лица… лилия, роза… и такая благородная осанка… она ничуть не похожа на маркитантку!
Девушка тоже неотрывно смотрела даме в глаза, и та тихонько добавила:
— От вас, дитя мое, я приму этот стакан.
Женщина утолила жажду, неотрывно глядя на Розу, которая вызывала у нее смешанное чувство пылкой приязни и мучительной боли.
Не замечая грохота сражения, звуков бойни, стонов раненых, забыв о том, что находится в плену, забыв о своей слепой ненависти, забыв обо всем, она спросила:
— Как вас зовут, дитя мое?
— Роза Пэнсон, мадам.
— Роза!.. Красивое имя, и так вам идет. Из какого вы края? Откуда родом ваши родители?
Мамаша Буффарик почувствовала себя немного задетой и грубовато вмешалась в разговор:
— Мой муж из Прованса… я из Эльзаса… а моя дочь родилась в Африке.
— О, из Эльзаса?.. Вы говорите — из Эльзаса?
— Да, а что в этом плохого? Но, прошу прощения, вам уже лучше, правда? Я возвращаюсь к моим зуавам, мне надо их напоить… А раненым нужны заботы Розы… Прощайте, мадам…
— Прощайте! Быть может…
Но Дама в Черном не могла просто так проститься с Розой. Она испытывала настоятельную потребность установить с этой юной девушкой какую-то душевную связь… подарить ей что-то на память… Сама мысль о расставании с девушкой терзала ее сердце… хотелось, чтобы Роза ее не забыла.
Женщина отстегнула с воротничка роскошную брошь с черными бриллиантами и неловко, с бестактностью иностранцев, не знающих ни нашего бескорыстия, ни нашей гордости, протянула ее Розе.
— Мадемуазель Роза, — сказала незнакомка, — примите от меня эту безделушку.
Девушка покраснела, отступила на шаг и с достоинством возразила:
— За стакан воды?.. О, мадам!
— На поле боя стакан воды стоит целого состояния.
— И все же в нем не отказывают даже врагу!
— Вы горды! Это хорошо. Но позвольте, по крайней мере, пожать вам руку.
— О, от всего сердца, мадам, — ответила Роза и протянула руку, которой позавидовала бы графиня.
В это время появился адъютант с приказом обыскать экипаж и препроводить Даму в Черном к главнокомандующему.
Две руки успели соединиться в стремительном рукопожатии. И Роза вздрогнула оттого, что рука Дамы в Черном была холодна, как мрамор.
Экипаж тронулся, и незнакомка, не отрывая взгляда от изящного силуэта девушки, снова прошептала: