Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 2
Шрифт:
– Шарль поступает достаточно прозорливо, устраивая это расследование. МЫ С ВАМИ должны принимать его не как уступку Риму, а как сбор доказательств для папы, которому останется только благословить любого, кто встанет под знамёна Девы. И, собирая доказательства, просто обязаны приложить все силы к тому, чтобы они были и убедительны, и правдивы – без обычных в подобных случаях домыслов или наветов.
Ла Тремуй многозначительно кашлянул.
– Мы с вами? Но мне-то зачем? Уверен, мадам, все необходимые доказательства вам и без меня предоставят.
– Но разве не вы только что очень своевременно вспомнили о том, что король этой девушке верит? Как люди облечённые особым
– Его? – Ла Тремуй, с откровенным сомнением, почесал кончик носа. – Король может находиться в плену опасных заблуждений. И МЫ С ВАМИ обязаны помочь ему, как раз, не обмануться.
– Обмануться в чём? – Герцогиня указала на окно. – Разве доказательств мало? Крестьянская девушка не может всего этого уметь.
– Вот именно! Девушку явно подучили, чтобы внушить королю опасные заблуждения.
Герцогине, наконец, надоело улыбаться.
– А если и так, – сказала она с прежней отчуждённостью, – если и подучили, что в этом опасного?
– Это подлог, мадам! – прошипел Ла Тремуй.
– Тогда поймайте злодея за руку и докажите, что он желал зла нашему королю. Вы это можете?
В этот момент вернулся слуга, посланный за угощением, и только злое сопение было ей ответом.
– В любом другом случае Дева является последним шансом на спасение для страны, фактически загнанной в угол, – продолжила герцогиня, когда ваза со сладостями была водружена на стол, и слуга с поклонами удалился. – Собирая доказательства в её пользу, вы помогаете своему королю, и только!
– Королю ли, мадам?
– Естественно. Ни герцогу Бэдфордскому, ни герцогу Бургундскому Дева корону не предлагает!
Герцогиня сердито запахнула расшитую шелком накидку и откинулась на спинку стула.
– Или я ошиблась, придя к вам? – спросила она ледяным тоном. – И страстное желание замолить свои грехи дружбой с герцогом Бургундским совершенно отвратило вас от реальности? Вы уже не видите, что действительно хорошо для короля, а что лишь продлит его унизительное положение, чтобы затем унизить ещё больше, потому что герцоги Бургундские никогда ничего не забывают. Впрочем, возможно, вы на это и рассчитываете.
Ла Тремуй выпрямился.
– По какому праву, мадам…
– По праву матери, – холодно перебила герцогиня. – Или поймайте меня за руку и докажите, что я не люблю Шарля, как собственного сына!
Она замолчала, вызывающе глядя в лицо министра. И Ла Тремуй был вынужден признать, что ответного хода у него нет. «Ах, знать бы, в чём у неё тут личный интерес?», – подумал он с тоской. – «Или что-то в чём она была не слишком чистоплотна… Нельзя же, без малейшей оплошности контролировать такое дело столько лет… Столько лет… А кстати, сколько?».
В мозгу Ла Тремуя, словно костяшки на счётах, защёлкали недавние и давние события. Бургундец, Бурдон, мадам де Монфор, Арманьяк… Или ещё дальше? Луи Орлеанский! Ах, чёрт!..
Времени на то, чтобы подумать, сейчас совсем не было, но что-то зацепилось.., зацепилось… Эх, чуть бы раньше!.. Но теперь уже всё потом… И как можно скорее, чтобы не стало слишком поздно… А пока, потянуть бы время, поторговаться.., обидеться, наконец!
– Естественно, мадам, вы любите его величество, как родного, – выдавил Ла Тремуй, стараясь смотреть на собеседницу, по возможности, независимо. – Никто не ставит под сомнение ваши чувства… И, разумеется, как человек, облечённый доверием короля, я приложу все силы… Однако, намёки, которые вы делали…
– Как замечательно, что мы нашли, наконец, общий язык, – снова расцвела улыбкой герцогиня и поднялась. – В таком случае, раз уж делаем
И, не дожидаясь ответа, величаво двинулась к выходу.
– Само собой, я предоставлю это вам, – процедил Ла Тремуй сквозь зубы.
Пуатье
Старый замок прихорашивался и суетился, как многодетная жена, ожидающая мужа из долгого загула с уже надоевшей любовницей. Обветшалые стены, которые слишком контрастировали с новыми достройками, кокетливо прикрылись голубыми полотнищами с гербами Пуатье; пробившаяся кое-где на камнях мшистая поросль была заботливо счищена и свежие следы соскобов походили на пятна белил, неумело нанесённых на постаревшее лицо. Зато королевские лилии, добавленные стенам замка после смерти безумного короля, сияли свежей побелкой, символизируя чистоту и непорочность Лотарингской Девы, ради которой в Пуатье вернулся весь двор.
Когда-то именно здесь Генри Короткая Мантия пленил свою жену Алиенору Аквитанскую. И многим, считавшим, именно эту королеву единственной губительницей Франции, представлялось очень символичным, что из Пуатье начнёт свой путь Дева-Спасительница.
В положительных результатах проверки при дворе не сомневались, потому что прекрасно знали – вера дофина в Жанну не мимолётный каприз. Так что теперь, чуть только заходил о ней разговор, никто уже не рыскал глазами по сторонам в поисках одобрения или неодобрения со стороны кого-то, стоящего ближе к трону. Все точно знали – Деву следует почитать, поэтому многие лишь восторженно закатывали глаза. А прислуга и жители окрестных деревень вообще считали, что проверка Божьей посланницы это всего лишь необходимый ритуал, вроде молебнов, совершаемых перед ответственными сражениями.
«…Она просто дожидается, когда ей скуют доспехи…», «…она ждёт, когда соберётся армия, и все рыцари должным образом примут святое причастие…», «…она передаёт Божье послание, потому так много священников съехалось…», – шептались между собой крестьяне, которым обо всём рассказывали ремесленники, в свою очередь узнававшие новости от замковой прислуги.
Дева волновала всех. И, может быть впервые, то, что происходило при дворе, так живо отзывалось там, где в другое время просто покорно принимались на веру все резоны высшей власти. Жанна как будто протянула связующую нить через пропасть, разделявшую два мира – вассалов и их сюзеренов – и по этой нити живым весенним током пульсировала идея всеобщего объединения – идея нации, восстающей за свои права. Так что перешёптывания крестьян, узнававших новости через десятые руки, были не просто искажённым отголоском событий, происходящих при дворе. Пока шло разбирательство, Жанне, на самом деле, ковали доспехи, которые дофин повелел сделать «белыми», поэтому их полировали особым образом, а это требовало времени. Для неё – неслыханное дело даже в отношении дворянина! – готовили собственное знамя, рисунок которого, по слухам, она сделала сама под руководством отца Паскереля. И военачальники собирали войска для нового удара по англичанам, засевшим в Орлеане, и священники, собранные в комиссию – может быть, единственные, кто ещё считал своим долгом сомневаться, (если, конечно, не брать в расчёт Ла Тремуя и его сторонников, ряды которых заметно поредели) – не столько экзаменовали Жанну, сколько получали от неё урок за уроком.