Жанна д'Арк
Шрифт:
– Далеко не все, бастард. Это только начало. Нам нужно взять эту крепость.
– Вы изволите шутить, генерал! Нам ее не взять. Прошу вас не предпринимать такой дерзкой попытки, – это слишком рискованно. Разрешите, я отдам приказ об отводе войск.
Сердце Жанны было переполнено воинственным пылом, боевым восторгом, и ей тяжело было слушать такие речи.
– Бастард, бастард! – воскликнула она. – Неужели вы вечно намерены церемониться с этими англичанами? Истинно говорю вам: я не уйду отсюда, пока крепость не будет взята. Мы возьмем ее штурмом. Трубите сигнал: «На штурм!»
– О, генерал! Подумайте...
– Не теряйте зря времени! Приказываю трубить к атаке! – И в ее глазах загорелся тот странный внутренний свет, который мы так хорошо изучили в последующих
Затрубили трубы, прозвучала команда: «На приступ!» – и войска, ответив одобрительным криком, ринулись на грозную крепость, очертания которой терялись в дыму орудий, изрыгавших на нас пламя и гром.
Неприятель одну за другой отбивал наши атаки, но Жанна появлялась то тут, то там, подбадривая солдат, не давая им ни малейшей передышки.
Целых три часа могучая людская волна накатывалась на крепость, дробясь о неприступные стены. Наконец, Ла Гир, подоспевший к нам, нанес последний сокрушительный удар, и форт Сен-Лу сдался. Мы опустошили его, забрав все запасы и артиллерию, а потом разрушили до основания.
Возбужденные, ликующие войска до хрипоты кричали «ура» и вызывали главнокомандующего, чтобы выразить ему свой восторг, восхищение и поздравить с победой. Но вся беда была в том, что мы нигде не могли найти Жанну. Наконец, мы нашли ее сидящей среди трупов, расстроенной и подавленной; закрыв лицо руками, она плакала: вы же знаете, она была еще совсем юной девушкой, сердце героини было девичьим сердцем, сострадательным и нежным, что вполне естественно. Жанна думала о несчастных матерях павших солдат – и своих, и врагов.
Среди пленных было несколько священников; Жанна взяла их под свое покровительство и сохранила им жизнь. Утверждали, что это переодетые воины, но она возразила:
– Разве можно так говорить? Они в духовной одежде, и, если хоть один из них носит ее по праву, лучше пощадить всех виновных, чем обагрить руки кровью одного невинного. Я отведу их к себе в дом, накормлю, а потом отпущу с миром.
Сплоченные и счастливые, развернув знамена, мы возвращались в город с богатой добычей: пленниками, пушками и прочим. Это было первое серьезное боевое дело, которое когда-либо видели орлеанцы за семь месяцев осады, – первый случай порадоваться подвигу французов. Вы не представляете, какое это было празднество, какое ликование под трезвон колоколов! Жанна стала всеобщим кумиром. Люди, толкая друг друга, изо всех сил рвались вперед, чтобы взглянуть на победительницу. Их натиск был так велик, что мы с трудом продвигались по улицам. Повсюду слышалось новое имя Жанны. Прозвище «Святая Дева из Вокулера» было уже забыто. Город Орлеан приветствовал ее как свою «Орлеанскую Деву», И я с гордостью вспомнил, что услышал это прекрасное имя еще тогда, когда оно было произнесено впервые. Теперь оно у всех на устах, и оно будет звучать вечно, подымаясь над бездной веков, как весеннее солнце!
Семейство Буше было в сборе и встречало Жанну, как родное дитя, со слезами радости, словно она спаслась от неминуемой смерти. Они пожурили ее за то, что она так долго подвергала себя ужасным опасностям. Они все еще не могли поверить в ее воинское призвание и спрашивали: по своей ли воле она попала в этот жестокий бой или очутилась там случайно, увлеченная стихийным движением войск. Они просили ее впредь быть более осторожной. Возможно, это был хороший совет, но он оказался зерном, упавшим на бесплодную почву.
Глава XIX
Измученные продолжительным боем, мы проспали весь остаток дня и проснулись поздно вечером. Мы встали со свежими силами и принялись ужинать. Мне очень хотелось замять разговор о привидениях; полагаю, каждый из нас был такого же мнения, все с увлечением вспоминали о недавнем сражении и ни единым словом не обмолвилась о призраках. Особенно усердствовал Паладин. Повествуя о своих подвигах, он не жалел красок: устилал поле боя бесчисленными трупами, убивая одним махом здесь пятнадцать, там восемнадцать, а то и тридцать пять вражеских солдат. Разговор на неприятную тему откладывался, но так или иначе он должен был состояться. Не мог же
В одиннадцать часов, захватив с собой свечи и факелы, мы направились вместе с нею и ее родителями в обитель призраков. Это был большой дом с толстыми каменными стенами, и в его дальнем конце находилась комната, – она была необитаема и пользовалась дурной славой.
Комната оказалась просторной и напоминала собой зал; в ней стоял огромный стол из крепкого дуба, хорошо еще сохранившийся, но стулья были источены шашелем, а матерчатые обои на стенах покрылись плесенью и выцвели. С потолка свисала пыльная паутина, и было совершенно ясно, что в течение многих лет к нему никто не прикасался.
– Предание гласит, – сказала Катерина, – что эти духи никогда не являлись, а лишь издавали звуки, которые можно было слышать. Когда-то комната была шире, и стена в противоположном конце ее возведена позже, чтобы отгородить узкую каморку. С этой каморкой нет никакого сообщения, а может быть и есть – не знаю, во всяком случае, она лишена света и доступа воздуха. Перед вами темница, таинственная темница. Оставайтесь здесь и все хорошенько примечайте.
На этом пояснения окончились, и она вместе с родителями удалилась, оставив нас одних. Когда их шаги замерли в пустынных каменных коридорах, наступила зловещая тишина, наводившая на меня больший ужас, чем наш недавний безмолвный переход мимо вражеских бастилий. Мы сидели молча, поглядывая друг на друга, и легко было заметить на лице каждого признаки самого скверного настроения. Чем дольше мы сидели, тем более напряженной и жуткой становилась тишина; а когда вокруг дома начал завывать ветер, мне стало так страшно, что я вот-вот готов был набраться храбрости и открыто проявить свою трусость. Мне кажется, совсем не стыдно бояться привидений, если учесть, как беспомощен смертный, оказавшись в их власти. Но хуже всего то, что они были невидимы. Кто знает, может быть, они сейчас здесь вместе с нами. Я чувствовал какие-то странные прикосновения к моим плечам, кто-то легко тащил меня за волосы, – я отшатывался и корчился, потеряв всякий стыд, ибо видел воочию, что мои товарищи испытывают такое же беспокойство и делают то же самое. Минуты казались вечностью. Лица у всех стали восковыми, и мне представилось, будто я нахожусь среди сборища мертвецов.
Наконец, раздались слабые, медленные, таинственные удары: бом!.. бом!.. бом!.. Колокол на башне возвещал о наступлении полночи. Когда замер последний звук, снова наступила гнетущая тишина. Я по-прежнему пристально всматривался в восковые лица и опять чувствовал странные, неприятные прикосновения.
Прошла одна минута, две, три, и вдруг мы услышали глубокий протяжный стон. Все вскочили и замерли, дрожа от ужаса. Стон доносился из маленькой темницы. Снова тишина – и снова протяжный стон, прерываемый глухими рыданиями и жалобными воплями. Затем послышался другой, более низкий и не такой отчетливый голос, – казалось, кого-то пытаются утешить. Наконец, оба голоса слились в один. Рыдания то ослабевали, то усиливались, выражая то скорбную покорность, то бурное отчаяние. Наши сердца болезненно сжались и готовы были разорваться.
Однако звуки были так естественны, так человечны и так трогательны, что мысль о призраках сразу покинула пас. Сьер Жан де Мец нарушил молчание:
– Давайте-ка, снесем эту стену и освободим несчастных пленников! А ну, за топоры!
Карлик выскочил вперед, размахивая своей огромной секирой; другие, схватив факелы, бросились за ним. Бах!.. бах!.. трах!.. Посыпались вековые кирпичи, и в миг образовалась брешь, через которую смог бы пролезть даже бык. Мы ринулись внутрь с факелами.
И что же мы там нашли? Пустоту. На полу валялись заржавленный меч и полуистлевший веер.