Жанна д'Арк

Твен Марк

Дротик все еще торчал в ране. Утверждают, что он насквозь пробил ключицу. Может, это и правда, но я не видел, даже не пытался увидеть. Дротик извлекли, и бедная Жанна снова жалобно вскрикнула. Утверждают, что она вынула его сама, так как другие не решались, боясь причинить ей боль. Как бы там ни было, я знаю только то, что дротик извлекли, рану смазали маслом и перевязали по всем правилам.

Ослабевшая, измученная Жанна долго лежала на траве, настаивая, чтобы сражение не прекращалось. И оно продолжалось, но безуспешно, потому что только под ее личным наблюдением солдаты превращались в героев и ничего

не боялись. Они напоминали мне Паладина. Я полагаю, он боялся своей собственной тени, особенно после полудня, когда она становилась длиннее и больше. Но стоило Паладину оказаться вблизи Жанны, почувствовать на себе ее ободряющий взгляд, как он мгновенно преображался, превращаясь в льва. Страх улетучивался бесследно, – и это истинная правда.

К вечеру Дюнуа прекратил сражение. Жанна услышала звуки труб.

– Как! – закричала она. – Трубят отбой?

Забыв о своей ране, она немедленно отменила распоряжение Дюнуа и приказала офицеру, командиру батареи, дать пять последовательных залпов. Это был сигнал отряду Ла Гира, находившемуся на орлеанской стороне реки. Ла Гира, как утверждают некоторые историки, не было тогда с нами. Этот сигнал означал, что «бульвар» вот-вот попадет в наши руки, и тогда отряд Ла Гира должен произвести контратаку на Турель через мост.

Жанна села на коня и помчалась вперед в окружении штаба. Увидев нас, солдаты грянули громовое «ура» и воспылали желанием броситься в новую атаку на «бульвар». Жанна прямо поскакала к тому рву, где была ранена, и, стоя там под градом дротиков и стрел, приказала Паладину развернуть свое большое знамя и заметить, когда его бахрома коснется стен крепости.

Вскоре Паладин доложил:

– Знамя коснулось.

– А теперь, – обратилась Жанна к батальонам, ожидавшим ее команды, – крепость принадлежит вам, входите! Трубачи, играйте приступ! Всем слушать мою команду – вперед!

И мы рванулись, и мы пошли. И уж тут-то мы показали себя! Никогда в жизни вам не приходилось видеть такого напора. Мы, как муравьи, поползли вверх по лестницам, сплошной лавиной взметнулись на высокий вал, на зубчатые бастионы, – и «бульвар» стал нашим. Право, можно прожить тысячу лет и ни разу не видеть такой великолепной картины! Зазвенели мечи, копья скрестились с копьями. Мы дрались, как дикие звери, и не было пощады этим обреченным врагам, и не было для них другого убеждения, кроме разящего удара! Даже, мертвые они нам казались опасными. По крайней мере, так думали многие в те незабываемые дни.

Мы так были увлечены своим делом, что не обратили внимания на пять орудийных залпов, а они раздались сразу же после того, как Жанна приказала наступать. И пока мы били англичан, а они били нас в малой крепости, наш резерв со стороны Орлеана устремился по мосту и атаковал Турель с противоположной стороны. Вниз по течению реки была пущена горящая барка; ее подвели под самый подъемный мост, соединявший Турель с нашим «бульваром». И когда, наконец, мы погнали англичан перед собой, а они пытались перебежать узкий мост и присоединиться к своим в Туреле, пылающие бревна провалились под ними, и они все попадали в реку в своих тяжелых доспехах. Горестно было смотреть на храбрых солдат, погибавших таким ужасным образом.

– Да помилует их бог! – промолвила Жанна и прослезилась, созерцая печальное

зрелище. Она произнесла слова прощения и пролила слезы сострадания, несмотря на то, что три дня тому назад один из этих утопающих грубо оскорбил ее, назвав непристойным именем, когда получил от нее письмо с предложением сдаться. Это был английский военачальник сэр Вильям Гласдель, весьма доблестный рыцарь. Закованный в броню, он, как топор, пошел ко дну и, конечно, больше не вынырнул.

Мы наскоро соорудили нечто, напоминавшее мост, и бросились на последний оплот англичан, отделявший Орлеан от друзей и баз снабжения. И не успело еще закатиться солнце, как этот исторический день закончился полной победой. Знамя Жанны д'Арк развевалось над фортом Турель. Она с честью сдержала свое слово и сняла осаду Орлеана!

Семимесячному окружению наступил конец. Осуществилось то, что казалось невозможным для опытных полководцев Франции. Маленькая семнадцатилетняя крестьянская девушка довела до конца свое бессмертное дело в течение четырех дней, несмотря на все козни, чинимые ей королевскими министрами и военными советниками. Хорошая новость, как и плохая, распространяется быстро. Пока мы готовились к возвращению торжественным маршем через мост, весь Орлеан сиял от праздничных костров, и вечернее небо, все в ярком зареве, широко улыбалось земным огням; грохот пушек и несмолкаемый звон колоколов сотрясали воздух. За все время своего существования Орлеан никогда еще не был свидетелем такого шума, блеска и ликования.

Когда мы прибыли туда, – нет, это не поддается никакому описанию! – толпы людей, сквозь которые мы с трудом пробивались, проливали такие ручьи счастливых слез, что река могла бы выйти из берегов. Не было ни одного человека в этом море огней, в этом ослепительном зареве, глаза которого оставались бы сухими. Если бы ноги Жанны не были закованы в броню, ей бы грозила опасность лишиться их, столь обильно народ осыпал их пылкими поцелуями. Кругом только и слышалось – «Ура! Да здравствует Орлеанская Дева!» Таков был общий крик; он повторялся сотни тысяч раз. А некоторые кричали просто: «Да здравствует наша Дева!»

История не знает женщины, которая достигла бы такого величия, как Жанна д'Арк в этот день. Вы, может быть, думаете, это ей вскружило голову и она засиделась допоздна, упиваясь музыкой приветствий и похвал? Нет. Другая бы так и поступила, но только не она. В ее груди билось самое благородное и самое простое сердце. Она сразу же отправилась спать, как и всякий ребенок, когда он устал. Народ, узнав, что она ранена и собирается отдыхать, закрыл все шлагбаумы и приостановил полностью движение в этом квартале. На всю ночь была выставлена стража, чтобы охранять ее сон. «Она дала нам покой, – говорили люди, – пусть же и сама отдохнет».

Люди знали, что завтра же вся провинция будет очищена от англичан, и говорили, что всегда будут отмечать этот благословенный день в память о Жанне д'Арк. Правдивость этих слов подтверждается вот уже более шестидесяти лет, Орлеан будет вечно помнить день восьмого мая и никогда не перестанет праздновать его. Это – день Жанны д'Арк, день священный [И поныне этот день ежегодно отмечается во Франции со всеми воинскими почестями и гражданскими церемониями. (Примечание М.Твена.)].