Жара в Архангельске-2
Шрифт:
Гл. 4. Питерский рассвет
— Ты где ляжешь: с краю или у стенки? — спросил Салтыков, стеля постель и перебивая подушки.
— Я вообще-то всегда с краю сплю. Хотя мне без разницы, можно и у стенки, — Олива вытащила из чемодана пижаму и мыльно-рыльные принадлежности, — Ты стели, а я пока в душ схожу.
В тесной душевой, что находилась в конце коридора, почему-то не оказалось горячей воды. Олива кое-как подмылась, вычистила зубы и, переменив бельё, надела пижаму. Вроде всё. Но Олива почему-то ещё медлила в душевой, хотя
«Подушусь-ка я им», — решила Олива. Фиг знает, зачем она это сделала, у неё и в мыслях не было соблазнять Салтыкова. Просто, наверно, как любой женщине в присутствии мужчины ей хотелось и выглядеть, и пахнуть хорошо.
Салтыков лежал в комнате на кровати и смотрел чёрно-белый телевизор, стоящий в пыльном в углу. Олива поморщилась: её с детства раздражал телевизор, который каждый вечер, придя с работы, смотрел её отец. С отцом у Оливы были плохие отношения: её раздражало, когда он сидел в кресле, держа одной рукой газету, а другой — пульт от телевизора, и щёлкал, щёлкал по каналам до бесконечности. Так и запечатлелся в её памяти негатив с раннего детства: отец, уткнувшийся в газету и щёлкающий пультом по программам, и мать, худая и издёрганная, в халате и бигудях, пронзительно визжащая на мужа, что он опустился, дальше газеты ничего не видит, и не замечает, что в кухне течёт кран, мусорное ведро не вынесено, а у дочери опять двойка в дневнике…
— Выключи телевизор, — сказала Олива, — Давай спать.
Салтыков выключил телевизор и свет и лёг рядом с Оливой. Она лежала у стенки, хрустела чипсами. Ей хотелось пить, но Салтыков её опередил, отпив из горла большой бутылки «Спрайта». Газировки в бутылке ещё оставалось много, но пить после него из горла Олива побрезговала.
— На, — сказала она, протягивая ему остаток чипсов в пакете, — Я больше не хочу.
Салтыков положил чипсы на подоконник. Две минуты прошло в молчании. Олива закрыла глаза и задремала.
— Чёрт… Комары суки летают… — Салтыков перевернулся на спину, — Олива, ты спишь или нет?
— Надо было раптор привезти с собой, а я забыла, — пробормотала Олива в подушку.
— Ч-чёрт… Кусаются, падлы…
— Окно закрой.
Салтыков дотянулся до фрамуги и, захлопнув её, лёг опять.
— Чё-то я вспомнила, как в деревне у нас комары в избе летали, — произнесла Олива, — Вот это были настоящие комары! Такие полчища, что хлопнешь, бывало, в ладоши — десятерых убьёшь… И травить их было нечем: ни тебе рапторов, ни дихлофосов… Медвежий край…
— Бедная Оливка, — посочувствовал Салтыков, — Как же ты там выдерживала?
— А что делать…
Оливе при воспоминании о своей жизни вдруг отчего-то так стало жаль себя, что хоть плачь. Салтыков лежал рядом с ней, облокотившись на подушку, сочувственно слушал. И её понесло: она начала рассказывать ему о своём детстве, проведённом в деревне
— …Мне было тогда лет шесть, не больше, — рассказывала Олива, — И вот, как-то раз полезла я в сундучок за катушками — кукле платье шить. И забыла я про этот сундучок-то, остался он у меня открытый стоять на полу… А собака нашла и все катушки с нитками изгрызла… А катушки дефицит тогда был — нигде не достанешь. Мать пришла, как увидела, и начала меня бить ремнём. Как она меня била! Несколько часов подряд дубасила — отдохнёт, и снова начнёт… У меня потом вся спина в синих рубцах была…
— Бедненькая моя, бедненькая… — Салтыков нежно гладил её по переносице, — Бедненькая маленькая Оливка…
— Да и вообще, в жизни у меня мало было радостей, — продолжала она, лёжа с закрытыми глазами, — Росла как трава, ни любви, ни ласки не видела… И парни никогда меня не любили… Что Вовка, что Даниил… Я их любила, а они меня кинули…
— Ну и дураки, — сказал Салтыков, — Ничего они не понимают! Да будь я на их месте, я бы молился на такую девушку! На руках бы носил…
Почувствовав, что разговор идёт не в том направлении, Олива поспешила сменить тему.
— Не преувеличивай, — засмеялась она, — А вообще, конечно, не сказала бы я, что жизнь моя неинтересна. Всё-таки есть что вспомнить… Помню, было мне лет шестнадцать, и я тогда первый раз в Питер прие…
Внезапный страстный поцелуй вдруг оборвал её речь на полуслове. От неожиданности Олива отпрянула к стене.
— Ты что?!
— Прости, я не могу держать себя в руках, когда ты рядом… Не отталкивай меня, не отталкивай, я хочу чувствовать твою нежную кожу…
— Нет, нет, что ты… не надо! Зачем?.. — Олива забилась в угол кровати, натягивая до носа одеяло. В сумерках белой ночи Салтыков видел только её глаза, широко раскрытые и блестящие от испуга.
— Я хочу тебя!..
— Нет, подожди… Я… я ничего не понимаю…
— Не бойся меня, расслабься… Я не сделаю тебе ничего плохого…
— Нет, нет!!! — Олива вырвалась из его объятий и, спрыгнув с кровати, как была в одной пижаме, побежала к двери. Салтыков как тигр перепрыгнул через всю комнату и встал в дверях, не выпуская свою жертву. Он подбирался к ней как хищник на мягких лапах, осторожно, стараясь не спугнуть. Олива же растерянно стояла, распахнув от ужаса глаза, словно пойманный зайчик, и не знала что делать. Она была потрясена.
— Олива, я… я ждал тебя… я не могу больше, Олива! Ты сводишь меня с ума…
— Перестань, а то я уйду! — жёстко сказала она, — Ты за этим меня в Питер позвал? Да?
— Олива! Поверь мне…
— Остынь, — Олива изо всех сил старалась быть спокойною, — Ляг на место и успокойся.
— Не могу… Ты возбудила меня.
— Нет, ты ложись, ложись, — терпеливо, но твёрдо уговаривала она.
Он покорно лёг. Она устало опустилась на кровать.