Жаркое лето – 2010
Шрифт:
– А откуда возьмётся это самое письмо? – продолжал тупить Глеб. – Может, попросить у батюшки Кирилла бумагу, перо и чернила?
«Он же – самым наглым и беспардонным образом – валяет Ваньку!», – сердито возмутился внутренний голос. – «Зачем-то притворяется наивным и недальновидным дурачком, а сам, наверняка, уже всё тщательно продумал и просчитал. Причём, в нескольких автономных и подробных вариантах. Ох, и крутит наш Глебчик! Ох, и вертит…. Может быть, он совсем и не тот, за кого старательно выдаёт себя? А, кто тогда? Тайный агент некой секретной и могущественной спецслужбы? Попахивает горячечным бредом, но истинные философы всегда относятся ко всяким сумасшедшим – на первый взгляд – идеям и теориям с неизменным и искренним пиететом…».
Вслух же Гарик, стараясь
– Сам, дружище, его и напишешь. Заранее, понятное дело…. А что нам-то рассказывать – в далёком 2010-ом году – о тебе?
– Людям, которые вас встретят…
– А кто – конкретно – нас встретит в далёком Будущем? – заинтересованно перебила Аля. – Ты знаешь?
– Откуда? Ни сном, ни духом! – «сделал» удивлённые глаза Глеб. – Конечно же, не знаю…. Итак, в Будущем вас встретят. Расскажите этим людям всё, как было на самом деле, ничего не утаивая и не приукрашивая. А что делать дальше, в том числе, что говорить родственникам и прочим обывателям, вас научат и подробно проинструктируют. По крайней мере, я так думаю…. Ладно, вам уже пора ехать, давайте прощаться. Только, пожалуйста, обойдёмся без помпезной помпы и излишних сентиментальных эмоций, чтобы не шокировать зрителей. Мне их недоверие и подозрительность сейчас совершенно ни к чему. Давай, Игорёк, обменяемся крепким рукопожатием, а тебя, Алька, я чмокну в щёку.… Всё, ребята, уезжайте! Удачи вам! А просвещённому двадцать первому веку – персональный привет от меня! Может, мы с вами ещё когда-нибудь и встретимся. Мир, как говорится, ужасно тесен…. Залезайте-ка на козлы, садитесь рядышком. Ага, вожжи, Гарик, ты держишь правильно.… Ну, с Богом, смелые странники!
Повозка повернула за очередной поворот, и лошади, испуганно заржав, остановились, как вкопанные. Впереди, слегка покачиваясь и чуть заметно подрагивая, возвышалась бескрайняя светло-сиреневая стена, уходящая – такое впечатление – прямо в небо. Изредка по волнистой вертикальной плоскости пробегали шустрые лимонно-жёлтоватые всполохи.
– Что это такое, Игорёк? – зябко поёжилась Аля. – Из чего она сделана? Страшновато немного…
– Похоже на самый обыкновенный туман, только цветной и очень плотный. А туман, как известно, не кусается, – постарался успокоить жену Гарик. – До пещеры осталось метров триста. Предлагаю – оставить повозку здесь и дальше пойти на своих двоих. Бедные лошадки и так трясутся от липкого страха – как жёлтые листья на сильном осеннем ветру. Видимо, животные чувствуют, что в этом странном тумане происходит что-то необычно-нетипичное, – ловко спрыгнул на просёлочную дорогу. – Давай, наяда, руку! Помогу спуститься, типа – благовоспитанный кавалер – из насквозь романтичного девятнадцатого века – ухаживает за благородной дамой, коварно похитившей его горячее сердце…
Аля, осторожно и чуть боязливо потрогав ладошкой сиреневую «стену», сообщила:
– Действительно, туман! Упругий такой, вязкий и тёплый. Кожу слегка щекочет…. Как там поживают «волшебные» клыки саблезубого тигра? Холодные? Горячие?
– Нормально-нейтральные, – сообщил Гарик. – Значит, смертельной опасности – прямо сейчас – не наблюдается. Пошли, отважная амазонка! Только держимся рядом, молчим – как пугливые речные рыбы, и ни в коем случае не паникуем, чтобы не случилось…
Странный туман без устали клубился, постоянно меняя свою плотность. Иногда в нём появлялись (зарождались?) тёмно-фиолетовы сгустки-камушки неизвестной субстанции. Сгустки, плавно перемещаясь по крутой спирали, в конечном итоге лопались, беззвучно рассыпаясь мельчайшими ультрамариновыми искорками.
«Очень красиво, креативно и загадочно!», – одобрил сентиментальный внутренний голос. – «Создаёт праздничную, практически новогоднюю атмосферу…. Лишь искорки в глазах, да ночи – аромат. Её прекрасней нет, кого ты не спроси. И я тону в словах, любви покорный раб. А танго танцевать она идёт с другим…. И со звуками здесь не всё так однозначно. То полная и звенящая тишина. То сквозь неё назойливо прорываются обрывки коротких
Туман постепенно начал редеть, приятно запахло дымком походного костра.
– Упрямец, ты, Коба, каких поикать! – недовольно, со сварливыми еврейскими нотками, заявил чей-то трескучий фальцет. – Ведь, просили тебя, как человека, мол, не надо подбрасывать в огонь еловые ветви. И, что? Навалил по полной программе! Теперь костёр ведёт себя, как старенький паровоз. Приставучий дым упрямо разъедает глаза…
– Революционер – не человек! – с характерным кавказским акцентом ответил хриплый голос, принадлежавший, скорее всего, заядлому курильщику. – Революционер – кремень! Наша задача – упрямо идти вперёд, вопреки всему и вся. Упрямо идти! Понимаешь, нет? Упрямо! Вот, я и тренируюсь немного в упрямстве. Понимаешь, да? Ха-ха-ха!
«Только дорогого товарища Сталина нам и не хватало – для полного счастья!», – огорчился внутренний голос. – «Меньше всего хотелось – повстречаться с этим одиозным и кровавым монстром. За что наказываешь, Господи, своих верных слуг? Мы, ведь, даже обвенчались – с соблюдением всех православных правил и традиций. Стыдно тебе должно быть, Господи, ей-ей! Не хорошо шутить изволишь, не корректно…».
– Аля, опускаемся на четвереньки и осторожно перемещаемся вон к той тёмной штуковине, – шёпотом велел Гарик. – Лучше бы, конечно, ползти по-пластунски, да жалко портить твоё великолепное подвенечное платье, украшенное изысканными вологодскими кружевами…
Тёмное пятно оказалось гигантским еловым корнем-выворотнем, сквозь узорчатое переплетение корневищ которого прекрасно просматривалась круглая полянка перед входом в пещеру.
Раздался нежный хрустальный звон, и светло-сиреневый туман мгновенно рассеялся, будто бы его и не было никогда, не оставив даже малейшего следа. Вокруг заметно похолодало – примерно до плюс двенадцати-тринадцати градусов по Цельсию.
Посредине поляны горел-тлел дымный костерок, а рядом с ним – на толстом сосновом бревне – сидели два приметных человека. Около бревна располагался поставленный на попа берёзовый чурбак, торец которого был аккуратно застелен газетой, напечатанной на серо-жёлтой бумаге. На газете, окружив со всех сторон бутылку светлого стекла, наличествовали: три стандартных гранёных стакана, несколько луковиц и яблок, краюха серого хлеба и кусок белого сала, нарезанный на тоненькие ломтики. На земле, рядом с чурбаком, стоял мятый непрезентабельный котелок, над которым поднимались кудрявые струйки светлого пара.
«Личности, безусловно, узнаваемые – по многочисленным художественным и телевизионным фильмам, посвящённым революции 1917-го года и последовавшей затем Гражданской войне», – скорбно вздохнул внутренний голос. – «Чего только не приходилось смотреть в розовом детстве и в ранней юности…. Очевидно, товарищи Сталин и Троцкий, устав от тяжких революционных трудов, решили организовать маленький «пикник на обочине». Интересно, а для кого предназначен третий стакан? Вообще, что эта сладкая парочка делает в провинциальном Мещёрском крае? И какой, собственно, сейчас год?».
Судя по огромным Алиным глазам, в которых плескалось ярко-выраженное изумление, её тоже очень сильно занимали эти, да и многие другие вопросы.
Иосиф Виссарионович, одетый в серую неприметную шинель, с такой же серой фуражкой на голове, увлечённо чистил ножом большую светло-коричневую луковицу.
«Он его, видимо, держит за широким голенищем сапога», – предположил опытный внутренний голос. – «Непростой ножичек, честью клянусь! Лезвие отливает благородной синевой, следовательно, тяжёлое. Метать такое оружие – самое милое дело…. Сам же товарищ Сталин выглядит несколько непривычно – лицо худое, моложавое и очень подвижное. Горячая грузинская кровь видна, что называется, за версту…».