Жажда жить
Шрифт:
— А я-то думал, вы хотите назвать его мостом Партриджа, — раздался чей-то голос.
— Ну и что в этом было бы плохого? Давно пора и мне хоть что-то заиметь, — огрызнулся Партридж. — Целую жизнь положил на службу людям. И ни единого цента в награду не получил.
— Ха-ха-ха. Я бы скорее сказал, не расстался ни с единым центом, — заметил кто-то еще из членов комиссии.
— Да ну? А как насчет бедняков, которых я защищал? А да, впрочем, что вы об этом знаете, — махнул рукой Партридж.
— Откуда же знать, если благодаря вашей защите они все еще по тюрьмам сидят? — съязвил оппонент.
— Правда? Да если бы не вы со своими махинациями, сами давно в тюрьму угодили. Кто от судебных приставов бегал? Кто чужие деньги присваивал? Артист нашелся, — разозлился Партридж. — Ладно, господа, вернемся к делу. Надеюсь, вы все хорошенько обдумаете к нашему очередному заседанию, которое состоится 14-го. Вот что нам следует принять в соображение. Нельзя
Угроза Джорджа Уолтауэра уйти в отставку не была блефом. Человек далеко не глупый, он понимал, что с окончанием войны на старых местах появятся новые люди. Да чтобы предположить это, и не надо быть великим пророком. Уже зимой 1918–1919 годов парни начали составлять небольшие списки тех людей в городе и графстве, которым предстоит уступить свои места вчерашним военнослужащим, с тем чтобы те, в свою очередь, обеспечили голоса фронтовиков. Той же зимой на улицах города действительно стало появляться все больше и больше людей в военной форме с золотыми шевронами на правом рукаве и красными на левом — знак почетного увольнения из армии по ранению. А те, у кого на погонах были знаки различия 28-й дивизии, пользовались особой популярностью. Подходил к концу седьмой срок пребывания Джорджа на посту мэра. Он предполагал, что на очередной его выдвинут просто по инерции, но был совершенно не уверен в перспективах на девятый. Совсем не исключено, что в 1921 году выдвинут какого-нибудь отставника, и потому, если уж называть мост его именем, это надо делать прямо сейчас или в крайнем случае во время восьмого срока. Преемник ни за что не согласится оказать такие почести предшественнику. Джордж хотел быть уверен, что мост назовут его именем еще до начала строительства. А если члены плановой комиссии ему откажут, то об этом надо знать прямо сейчас. В таком случае он немедленно уйдет в отставку. В таком случае он больше не хочет занимать пост мэра. Его имя выгравировано на бронзовых табличках на водонапорной станции, на зданиях двух полицейских участков и на стенах трех школ, построенных за время его работы в мэрии. Но самым значительным памятником в Форт-Пенне должен стать мост. «Пересечете мост Уолтауэра…» Самый большой памятник самому лучшему мэру.
Чего Джордж, однако, не знал, так это того, что парни практически окончательно решили, что Джордж в кресле мэра досиживает последние месяцы. Помимо небольших списков, которые они собирались передать ему в ближайшее время, чтобы он «освободил» муниципальных служащих, обязанных уступить места военным отставникам (и таким образом подорвать основы любой организации, каковую ему, возможно, придет в голову создать), помимо этих списков, у парней был еще один, который они так и не показали Джорджу. Это был перечень имен тех, кто, по мнению парней, мог бы сменить его самого на посту мэра. Список этот, конечно, существовал не на бумаге, но там, где нужно, а именно — в сознании парней, а оглашался на их сборищах, и чаще всего там звучало имя Чарли Джея.
Фактически Чарли и сам был одним из парней. Приближаясь к тридцатилетнему возрасту, он на несколько лет уехал из Форт-Пенна и осел в Огайо, но там не особо преуспел, вернулся в отчий дом, где получил работу в аппарате инженера города, женился на школьной учительнице по имени Луиза Дитрик (дальней родственнице Эмлин Дитрик) и постепенно отдалился от своих прежних друзей. Он сумел сделаться полезным парням благодаря тому, что, во-первых, нанимал только политически приемлемых сезонных рабочих; во-вторых, неуклонно, но незаметно раздувал платежные ведомости; в-третьих, рекомендовал для приобретения новое оборудование для строительства дорог, а затем последними словами ругал его и перепродавал; в-четвертых, за усиленное чутье новых возможностей заиметь левый доход, при том, однако, что на крупной краже он не попался ни разу. Скажем, в городскую платежную ведомость Чарли мог включить восемь мертвых душ, что составляло всего 24 доллара в день, сто сорок четыре в неделю. Но ему хватало ума и осторожности уволить мертвую душу еще до того, как ее заработки могли привлечь внимание: к тому же он вполне довольствовался тем, что парни, получив свое, давали ему. Точно так же Чарли никогда не жаловался на ту долю, что доставалась ему после перепродажи в какой-нибудь другой город почти нового строительного
Чарли наверняка достиг бы своей цели — двадцать пять тысяч долларов в тайнике своего скромного дома, если б до него не донеслись призывы взяться за орудие. Он был старше большинства добровольцев, зато уже имел чин старшего лейтенанта сто третьего инженерного полка, и, будучи человеком, привычным к грязи и свежему воздуху, а также обожающим насильственные действия, Чарли терпеть не мог только шума. Потому он был переведен, с повышением до капитанского звания, в пехоту, ранен в шею и почти истек кровью в бою при Шато-Тьерри. Домой он вернулся с французским Военным крестом и бронзовой звездой, а также некоторыми новыми соображениями относительно жизни и своей роли в ней. Когда-то ему были нужны двадцать пять тысяч долларов для того, чтобы открыть табачную лавку и хороший бильярдный зал, где бы играла элита вроде членов форт-пеннского спортивного клуба или хорошие люди из форт-пеннского клуба. Предполагалось, что атмосфера зала будет спортивно-политической, а двери открыты только платежеспособным. Но потом Чарли увлекся идеей стать боссом. «Я всегда был способен управиться с разными бугаями и итальяшками, — говорил он Луизе, — но вот стал командовать белыми, и оказалось, ничего страшного, это не намного труднее, чем иметь дело со всякими там даго. Я в этом городе знаю чуть ли не каждого, только подход у меня не тот. Добывать голоса для старых хрычей вроде Джорджа Уолтауэра — тьфу! — в общем, я сам собираюсь податься в политику, и не удивляйся, если я решу избираться в городской совет».
— А деньги откуда?
— Так ведь у нас есть тысяч восемнадцать.
— Так ведь когда-нибудь они кончатся, — рассудительно заметила Луиза. — Знаешь, мне кажется, тебе лучше бы вернуться на старую работу, тогда денежка потечет в дом, а не из дома. Да, кстати, что там насчет бильярдного зала, по которому ты всегда так сходил с ума?
— A-а, ты об этом. Что ж, о зале я не забыл, только ведь если я возьмусь за старое, все решат, что с меня довольно и этого, и никто пальцем не пошевелит, чтобы помочь. Может, мне лучше открыть не бильярд, а табачную лавку. Сигары. Открыть лавку и податься в городской совет, потому что, если вернуться на службу к городскому инженеру, про совет можно забыть. Это стало мне ясно в армии.
— Что именно тебе стало ясно в твоей армии?
— Все про звания и должности. И еще про связи. Командир-майор батальона — всего лишь майор. Но майор из штаба дивизии или армии связан с генералом. Тебе этого не понять.
— Почему же не понять? Если ты связан с богатыми, тебя тоже считают богатым. Или с важными политиками…
— Вот-вот, о том я и толкую.
— Ну что ж, давай укреплять связи с твоими богатыми знакомыми, — заключила Луиза.
— Для начала лучше с важными политиками. А уж потом с богатыми.
— Идет, но давай договоримся: когда в тайнике останется меньше 15 тысяч, ты пойдешь работать. Моложе-то мы не становимся.
— С чего это ты взяла? — подмигнул Чарли.
— Я не про то — а впрочем, конец настает всему, и этому тоже.
Уже на следующей неделе Чарли, отличавшийся большей, сравнительно с Джорджем Уолтауэром, решительностью, появился на очередном заседании парней, проходившем в закрытом зале «Погребка» Фрица Готтлиба. Военная форма была идеально выглажена, сапоги и пряжка пояса начищены до блеска, на руках перчатки, в руках трость, на груди французский орден. Увидев его, парни удивились, но не выказали ни малейшего неудовольствия. Напротив, встали при его появлении, и Чарли пошел по кругу, обмениваясь рукопожатием с каждым, хотя большинство из присутствующих видели его впервые в жизни. Он отыскал себе место за столом, и ему налили кружку пива. Только тут, когда стало ясно, что он не просто заглянул на две-три минуты, возникло ощущение некоторой неловкости. Чарли оглянулся и пояснил:
— Хотел убедиться, что дверь закрыта.
— Что у вас на уме, Чарли? — осведомился один из парней.
— Много чего, но поговорить сегодня я хотел только об одном. Я понимаю, господа, вы заняты важными делами…
— Ничего особенного, — прервал его другой парень.
— Полагаю, вам известно, что во Франции меня подстрелили. Угодили, можно сказать, в то место, в котором курам голову отсекают. Неплохо бы получить за это доллар-другой от правительства, но знаете, при этих демократах, черт бы их побрал, цены растут как на дрожжах, и приходится думать о будущем. Тем более у меня на руках жена и двое детей. Вот я и пришел прямо к вам. В этом году выборы в городской совет, я говорил с парнями в армии, и они хотели бы быть представленными в совете.