Жажда жить
Шрифт:
— Гм, — задумчиво протянул тот же парень. — Видите ли, Чарли, мы уже обсуждали этот вопрос на предыдущих заседаниях. И собираемся помочь фронтовикам. Собственно, уже помогаем.
— Знаю, — кивнул Чарли. — Но констебль, или чиновник в финансовом управлении, или полевой инженер в службе главного инженера — совсем не то же самое, что представительство в городском совете.
— Вы о чем-то конкретном говорите, Чарли? Например, о работе в совете?
— Нет. Разве я сказал, что ищу работу в штате совета?
— Не сказали, но ведь вас можно было бы уговорить.
— Можно, — согласился Чарли.
— На какое же предложение вы рассчитываете?
— Вопрос в том, что могу предложить я. Я здесь родился, здесь же родились мои отец и мать. У меня многолетний опыт работы в аппарате
— А мост собственного имени вам не понадобится, а, Чарли? — поинтересовался еще один парень.
— Заткнись, — оборвал его парень, говоривший больше других.
— Слушайте, вы же знаете, и я знаю, и все знают: главное, что я могу предложить, — армейский послужной список. — Чарли потрогал орден на груди: — Вот эту штуковину, и еще одну, к которой я представлен.
— Ясно, ясно, — закивал главный парень. — Ну что вам сказать, конечно, вы не ждете немедленного ответа. Нам придется все тщательно взвесить, рассмотреть со всех сторон. Но вас мы не забудем, это я могу пообещать уже сейчас. Это может быть совет. Или что-нибудь другое. Но о вас позаботятся. Такая постановка вопроса вас устроит?
— Абсолютно, — сказал Чарли, понимая, что теперь от него ждут, когда он откланяется. — Это уж на ваше усмотрение, господа.
В ближайшие две недели Чарли потратил массу времени на то, чтобы докопаться до смысла совершенного одним из парней faux pas[23], когда тот обмолвился о мосте и его наименовании. Но попытки его оказались совершенно безуспешны: утечки парни не допускают — правило, которое Чарли предстояло усвоить уже в ближайшие годы, когда он окажется на обочине деятельности форт-пеннской хунты. Еще мальчиком, затем молодым человеком он был знаком с господами из Плановой комиссии, на протяжении долгих лет его встречи с ними оставались нечастыми и сугубо формальными. И ничего из этих господ выудить не удавалось, хотя Чарли и знал, что какие-то секреты у них имеются.
На следующее заседание в «Погребок» его уже пригласили, и хотя приглашение было передано по телефону, звучало оно как вызов на большой дипломатический прием: «Чарли, будьте завтра в „Погребке“ к двенадцати тридцати. И не надо надевать военную форму». Все. Собеседник не представился, да и не было в том нужды. Оделся Чарли, как всегда, весьма опрятно, в полуофициальном стиле. Темно-серый костюм из плотной камвольной ткани, пиджак с тремя пуговицами, мягкий белый воротничок, скромная рубашка в полоску, кожаные, с восемью дырочками для шнурков туфли на высоком каблуке и узкими носами, купленные еще во времена призыва в армию, когда офицеры носили кожаные краги. Их Чарли начистил с особым тщанием. На нем была новая бежевая шляпа от Крофута-Кнаппа, с глубоким вырезом посередине тульи. На поясе покачивались золотые часы с цепочкой, пропущенной через верхние карманы жилета, а в качестве украшения он нацепил старый значок студенческого общества «Сигма ню». Чарли настолько стремился придать себе цивильный вид, что даже не прицепил к лацкану пиджака форменную пуговицу 28-й дивизии, в которой служил в годы войны.
Приглашение уже само по себе было лестно; точно назначенное время возбуждало. Даже Луиза не знала, что раньше никто не удостаивался чести сидеть за одним столом с парнями. То есть на свои заседания парни приглашали, кого им надо, почти каждую неделю, но не разделить трапезу.
На обед подали кислую капусту, свинину, картофельное пюре, пельмени, затем печеные яблоки и кофе. После того как убрали грязную посуду, на столе появился большой кувшин с пивом и туферсы — укороченные сигары. Во время обеда не вели серьезных разговоров — эти господа были серьезными едоками. После того как бокалы были наполнены и сигары зажжены, главный парень прикрыл на несколько секунд глаза, затем поднял веки и пристально посмотрел на Чарли.
— Мэром хотите быть? — отрывисто спросил он.
На отставку Джорджа Уолтауэра Форт-Пенн отреагировал без священного ужаса, но с некоторым изумлением. В барах и парикмахерских, клубах и трамваях, пошивочных мастерских, публичных домах, табачных лавках, словом,
Но когда стало известно, что парни собираются обойтись и уже обходятся без Джорджа, он в одночасье сделался фигурой весьма непопулярной. В заявлении Джорджа говорилось: «Я решил посвятить себя семейной жизни и врачебной практике и более не собираюсь сколько-нибудь активно заниматься политикой». От традиционного заявления, в котором говорилось бы, что Джордж всегда в распоряжении своей партии и преемника на посту мэра, он воздержался, в результате чего парни сразу же распустили слух, будто с ним оказалось невозможно сговориться о поддержке сильного кандидата — вчерашнего фронтовика. Согласно этому слуху, Джордж будто бы заявил, что военная служба — это еще не основание, чтобы претендовать на участие в публичной политике, и что человек, прослуживший два года в армии, не подходит для работы в совете. Попытки Джорджа опровергнуть эту клевету подействовали разве что на его ближайших друзей, и в мае, когда демобилизовали большинство офицеров 28-й дивизии, небольшая группа мужчин и подростков справили нужду на крыльцо у входа в дом Джорджа. «Эй, Джорджи, ты, говорят, горох лущить собрался, — крикнул кто-то из собравшихся. — Неужели подходишь?»
Парни выждали несколько дней, давая городу возможность переварить запущенный ими слух, так чтобы он плотно вошел в сознание, а затем, через комитет графства, объявили, что, откликаясь на настроения и мнения демобилизованных фронтовиков, а также гражданского населения, партия выдвигает на пост мэра кандидатуру героя войны, испытанного работника на ниве общественных интересов, уроженца Форт-Пенна, отца двух детей и истинного представителя народа. Никому и в голову не пришло, что Джордж может умереть или сдаться, потому никто и не выказал к этой должности интереса, достаточного для того, чтобы привлечь внимание к собственной персоне; соответственно конкурентов у Чарли Джея так и не оказалось, за исключением демократов. Но с демократами не стоило и считаться. Среднестатистический избиратель в городе и графстве винил демократов в том, что это они впутали страну в войну с Фатерляндом, каковым для многих и многих оставалась здесь Германия; к тому же Форт-Пенн был «железнодорожным городом», а слишком сложная система управления железными дорогами со стороны правительственных учреждений представляла собой угрозу для чистого железнодорожного сознания, каковое, собственно, в иных, более изощренных аргументах, не нуждалось. Учитывая эти благоприятствующие факторы, Чарли, можно считать, был приведен к присяге в тот самый день, когда комитет объявил о своем решении. И лишь одно обстоятельство выступало против нового кандидата, хотя его было недостаточно, чтобы воспрепятствовать избранию, — люди не любили Чарли.
Знакомства у него были обширные, в прошлом он всегда мог добиться обещания проголосовать за нужного человека, подписаться под нужной бумагой, в случае необходимости — получить работу и даже деньги. Но все равно симпатий он не вызывал. Парни обнаружили это вскоре после того, как поставили на Чарли. Особого беспокойства это не вызвало, но и радости тоже не принесло.
— Слушайте, парни, вы, наверное, и сами заметили, — заговорил один из них на очередном еженедельном сборище, — но я всегда считал, что Чарли Джей может понравиться людям, а оказывается, вовсе нет.
— Печально, но вынужден согласиться, — кивнул главный парень. — Но ведь мы выбираем мэра, а не проводим конкурс на самого популярного человека в городе. Не забывайте к тому же, что Чарли мог бы и такой конкурс выиграть. Он просто заставил бы людей отдать ему голоса, хотя бы для того, чтобы он оставил их в покое. Так или иначе, своего бы он добился. Но проблема, верно, есть, и заключается она в том, чтобы Чарли победил с таким преимуществом, какого никогда не добивался Джордж Уолтауэр.
— Это потребует большой работы.