Жажда жить
Шрифт:
Время приближалось к десяти, когда вереница машин подъехала к входу в «Несквехелу» с Четвертой улицы. Перед большим шатром, огороженным от несуществующего ветра дополнительным занавесом, слонялось изрядное количество не приглашенного на праздник народа. Это могло бы стать поводом для шумной демонстрации протеста, тем более что в разгаре была забастовка сталелитейщиков, вот-вот должна начаться забастовка угольщиков, возникла угроза приведения в действие запретительных мер, но Форт-Пенн все еще оставался железнодорожным городом, в котором преобладали антизабастовочные настроения. Как однажды заметил отец Роджера Бэннона: «Тот, кто ходит на работу с часами, не считает себя частью рабочего класса. Пусть он будет макаронником, или даго, или полячишкой — никакой разницы, положи ему в карман
Вместе с Грейс в ее машине были Пол Райхельдерфер, Данкан Партридж и старая миссис О’Коннол. Войдя в фойе, все они дружно улыбнулись, явно довольные эффектом, произведенным на публику. Но уже около лифта, остановившись позади пожилой пары, Грейс негромко сказала Полу:
— Что-то мне стало страшно, Пол. Страшно.
— С чего бы это?
— Даже не знаю… Все эти люди… я не думала, что они обратят на меня внимание.
— А что, по-моему, вы им понравились.
— Так-то оно так, но могло получиться и иначе. Вы знаете, о чем я. Два года назад…
— Не надо думать об этом, — сказал Пол. — Они-то не думают.
— Это верно, не думают. Не думают… Ладно, вот билеты.
Народ, пунктуальный во всем — из тех, что попроще, робкие, голодные, — уже успел изрядно отведать разных блюд, когда Грейс и ее компания только появились. Кое-кто из верхушки лениво слонялись по фойе, делая вид, что разглядывают интерьер, хотя на самом деле только и ждали, когда Грейс войдет в зал «Пенсильвания». Стоило ей открыть дверь, как они тут же последовали за ней, создав тем самым небольшую суматоху, которой, однако же, хватило, чтобы отвлечь общее внимание от Грейс. Ее гости заняли свои места, и, как говорится, гостиница «Несквехела» пустилась в плавание.
Меню были переплетены в искусственную кожу голубого цвета, с желтой шелковой тесьмой-закладкой, кисточками и большим, наполеоновских размеров, вензелем «Н» на обложке. Получая всего двадцать долларов с персоны, владельцы гостиницы явно теряли в деньгах, выставляя взамен еду, напитки, серебряные ящички с сигаретами для мужчин и отделанные серебром дамские сумочки. Чарлз, метрдотель гостиницы, убеждал членов комитета: «Гости в этот день, по моему мнению, в своем подавляющем большинстве не из тех, что берут меню домой. Думаю, когда все кончится, вы увидите, что множество карт валяется на полу. Зачем в таком случае напрасно тратить деньги? Потом, на ужине в честь губернатора штата, и впрямь можно выложить красивые сувенирные меню. Разумеется, за счет подрядчика или субподрядчика».
Меню состояло из титульного листа с датой и изображением головы индейца, сильно напоминающей аборигена, рекламирующего шоколадные изделия фирмы «Самосет», двух страниц с номерами столиков и перечнем гостей в алфавитном порядке. Справа от себя Грейс усадила Данкана Партриджа, слева — Пола Райхельдерфера. Пожилой господин был словоохотлив, как наполовину отставной адвокат, соединяющий в себе самомнение, основанное на прошлых успехах, высокомерие человека, родившегося некогда в преуспевающей семье, и уверенность, которая приходит с привычкой к тому, что тебя слушают. В минуты молчания он лишь ждал, когда заговорит вновь, и использовал их для того, чтобы убрать с тарелок все, что на них лежит. Безобразие, говорил он, что старый профессор Шофшталь не
— Вон там, через два стола от нас, я вижу четверых в смокингах. Надо бы, конечно, поговорить с ними, только шум поднимать не хочется.
Грейс послушно посмотрела в ту сторону и увидела, что один из упомянутых четверых — это Роджер Бэннон и он ей кланяется. Грейс кивнула в ответ. Пол заметил этот обмен приветствиями и тоже кивнул Бэннону.
— Вы что, знаете, этого малого? — спросил Данкан Партридж.
— Не то слово, — бросил Пол.
— В таком случае, если это ваш приятель, может, вы сыграете роль портного и дадите ему добрый совет. Грейс, девочка, тебе бы тоже стоило поговорить с ним. Может, мягкое женское прикосновение…
— Вряд ли Грейс знакома с ним, — поспешно вклинился Пол. — Это он мне кивнул, а Грейс показалось, что ей.
— Мог бы дождаться, пока дама первой его заметит, — проворчал Партридж. Он снял очки. — А ну-ка посмотрим, кто это такой. Ах вон оно что, — протянул Партридж и, вновь нацепив очки на нос, наклонился к Грейс и прошептал: — Кажется, я ступил кое во что. Извини, детка. Прощен?
— Ну конечно, — рассмеялась Грейс.
— Пусть это будет между нами, — снова наклонился к ней старый законник. — Если Пол знает, что вы знакомы, пусть это останется между нами.
— Спасибо.
Партридж отставил в сторону смокинги и Бэннона, но продолжал свои бесконечные монологи и замолк только тогда, когда принесли десерт.
— Вот тебе на!
— Что такое? — спросила Грейс.
— Чарли Джей собственной персоной, но кто это с ним? Док Уолтауэр пришел поздравить. Право, он заслуживает некоторой порции аплодисментов.
Партридж поднялся со своего места, не обращая внимания, что все остальные по-прежнему сидят, хлопнул в ладоши и, стоя, аплодировал до тех пор, пока к нему не присоединились остальные. Новый и старый мэры улыбались и раскланивались во все стороны.
— И как же вам удалось разглядеть их в очках? В других случаях вы их снимаете? — поинтересовалась Грейс.
— Я и сейчас снял, — парировал Партридж. — К тому же всегда можно увидеть то, что хочешь, а?
— Старый вы греховодник, — засмеялась Грейс.
— Был, был в свое время, не отрицаю. Ладно, полагаю, можно и сесть. Чарли вон сел. Теперь кто-нибудь поднимется, минут пять будет говорить, не называя имени Чарли, потом споет ему такой дифирамб, будто это не живой человек, а мумия, а Чарли будет сидеть, слушать и впрямь как мумия. Потом встанет и будет говорить, говорить, говорить. Скромно. Удивленно. А мы будем сидеть на своих местах, думать и говорить себе, что если бы его сегодня не выбрали, это был бы величайший сюрприз во всей истории Соединенных Штатов — по крайней мере с тех пор, как мистер Хьюз проиграл выборы. И я-то уж точно скажу себе: «Чарли, если бы ты не был избран, я бы потребовал назад свои деньги». Грейс, если вы извините мое любопытство, сколько лично вам стоила скромность Чарли?
— Э-э, дайте подумать. Пятьсот долларов, потом еще пятьсот, потом двести пятьдесят. Итого тысяча двести пятьдесят.
— Ясно. Немного больше, — подмигнул он Грейс, — чем я пожертвовал на то, чтобы иметь хорошую власть. Ну, вы-то, Пол, приезжий, вас эти игры не касаются.
— Отчего же. Не забывайте, я в графстве Несквехела, да и в самом Форт-Пенне веду немало дел, так что тоже вложил несколько долларов.
— Интересно, сколько всего Чарли насобирал. А еще интереснее, побил ли он рекорд Уолтауэра по голосам.