Жажда жить
Шрифт:
— До чего же ты наивна. Нет, не наркотики. Тут другое, и, поверь, тебе бы это совсем не понравилось.
— Анна сказала, что ее тошнит от него.
— Всегда доверяй детскому инстинкту, — поучительно заметила Конни. — А других предложений тебе не делали?
— Одно было. Прошлой зимой мы ужинали с Полом Райхельдерфером, вдвоем, только он и я, и после ужина он сделал предложение, если, конечно, это можно так назвать. Он давно нездоров, похудел, костюм, как на вешалке, висит. То есть не совсем высох, но для себя — худ. В общем, он сказал, что всегда любил меня, всю
— Что ж, сказано от души.
— Верно. А кроме этого, никаких матримониальных предложений. И неприличных тоже, если уж на то пошло. Что же касается Пола, то мне кажется, не меня он любит, он Сидни любил. Говорит, ему очень нравятся дети и им нужен отец, особенно мальчику.
— Он прав, — кивнула Конни. — Ну а ты, многое им объяснила?
— Насчет чего?
— Насчет физиологии.
— Почти ничего. Только про месячные Анне рассказала, чтобы не испугалась. Вот и все.
— А Альфреду?
— А что я могу ему объяснить?
— Но ведь кто-то должен. Может, Хэма попросить?
— Да он, наверное, и так все знает, — махнула рукой Грейс. — Я же видела, как он присматривается к людям, к женщинам. Я даже не сомневаюсь, что эта девчонка у Уоллов была не первой, к кому он прикоснулся. Ни минуты.
— Может, и так, — упрямо гнула свое Конни, — но ведь есть такие вещи, как беременность, венерические болезни…
— Да брось ты, Конни, — нетерпеливо прервала ее Грейс. — В газетах было полно материалов про это во время войны. Стоило развернуть очередной номер, и ощущение такое, будто военная полиция только и выискивала женщин для медицинского обследования. И Альфред все это читал, можешь быть уверена. Даже в «Часовом» были статьи на эти темы, а то ты не знаешь. Я сама почерпнула много такого, о чем раньше даже не подозревала.
— Право, Грейс, тебя послушать, так ты не в двадцатом столетии живешь, а в средние века.
— Может, и так. Не понимаю, кстати, почему говорят: двадцатый век, ведь сейчас только 1900-е с хвостиком. В школе что-то объясняли по этому поводу, но что именно, забыла. Да, знаю, я невежда, но я такая. Щеки не надуваю, лежалыми идеями в кругах богемы не торгую.
— Вообще-то, если приглядеться, все идеи лежалые, и не только те, что возникают, как ты говоришь, среди богемы. Ну что, поставила я вас на место, миссис Тейт?
— Нет, мисс Шофшталь. Во всяком случае, не в том смысле, какой вы имеете в виду. Я была на своем месте еще до рождения, пребываю на нем сейчас и умру там же. Я родом отсюда и меняться не желаю, потому что тогда потеряю почву под ногами.
— И мэром будет не Чарли Джей, а кто-нибудь другой.
— Если Форт-Пенн хочет Чарли Джея, Форт-Пенн его получит.
— Ну вот, слово не мальчика.
— Буду знать теперь нью-йоркский жаргон, — бросила Грейс.
Конни не обратила внимания на шпильку. Она зажгла сигарету, откинула голову назад, на секунду
— Люблю этот дом.
— Я тоже, как когда-то, — протянула Грейс.
Наступило молчание, и в какой-то момент, взглянув на Конни, Грейс обнаружила, что та спит. Неслышно ступая по полу своими туфлями из оленьей кожи на резиновой подошве, Грейс принесла из дома плотное одеяло, укрыла подругу и вернулась к себе на место. Конни, у которой уже седели волосы, а на лице проступали морщины, свидетельствующие не столько о возрасте, сколько о пережитом, продолжала дремать. Проснулась она внезапно — с первым залпом фейерверка на лодочной станции. Она открыла глаза и, увидев улыбающееся лицо Грейс, тоже улыбнулась:
— Спасибо за одеяло.
— Не за что. Как насчет кофе, чтобы взбодриться?
— Спасибо, только добавь немного льда. А я пока умоюсь. — Конни прошла в туалет по соседству с кабинетом. В нем было все как при Сидни — та же мебель, те же отменно вычищенные серебряные спортивные трофеи, йельские сувениры, книги. Не хватало только трубок, подставок для них да картотеки. «Когда эта комната станет другой, — проговорила про себя Конни, — перемены расскажут куда больше, чем Грейс».
Она вернулась на террасу и отхлебнула холодного кофе.
— Ну, как тебе твоя новая жизнь? — спросила Грейс. — Люди нравятся? Наверное, да, иначе ты бы давно вернулась.
— Нет, я в любом случае предпочла бы остаться в Нью-Йорке, чем признать поражение.
— Поражение?
— В том смысле поражение, что я не смогла приспособиться к незнакомому порядку вещей. Пока похвастать нечем, правда, и неудач особых тоже нет. Даже, я бы сказала, успехов чуть больше, чем неудач, потому что большинство людей мне нравится, я им вроде тоже. Во всяком случае, серьезным. Отсюда я на следующей неделе еду в Кейп-Код, там будем работать. В Провинстауне.
— Провиденстаун? Но ведь это вроде в Род-Айленде? И не Провиденстаун, а просто Провиденс.
— Провинстаун, Кейп-Код.
— А от Хайаннис-Порта это далеко? Там живет один приятель Сидни, Уильям Ибен. Я тоже знакома с ним и с его женой и могла бы написать им что-то вроде рекомендательной записки. Ты ведь знаешь, что за нравы в таких местах. Можно пятьдесят лет из года в год ездить, и…
— От Хайаннис-Порта это не особенно далеко, но с таким же успехом могло быть и в тысяче миль.
— Да брось ты, эти Ибенсы очень славные люди.
— Сразу перестанут быть славными, как только увидят моих друзей. Вот уж кто настоящая богема, так это они.
— Понятно. А за кого бы хотелось выйти замуж, среди них не нашлось? Насколько понимаю, брак для этой публики — понятие старомодное, но тебя-то я знаю неплохо и как-то с трудом представляю в роли проповедницы свободной любви. Как у них, кстати, у твоих друзей, с этим делом?
— В полном порядке.
— В таком случае, Конни Шофшталь, вот тебе мой совет: посмотри на календарь, какой год на дворе. Мы, знаешь ли, не молодеем, и в мире нет ничего более жалкого, чем женщина, которой хорошо за тридцать, а ведет она себя как двадцатилетняя шлюшка.