Жажда жить
Шрифт:
— В общем-то нет.
— А как насчет загородного дома твоего друга Бринкерхоффа?
— А ты поедешь туда?
— Если никто не будет знать, да. Например, хозяин. Но наверняка будет. Ты ведь должен сказать ему, правда?
— Нет.
— А я думаю, да. Но сейчас ты и так ему все расскажешь, поэтому если он будет владеть нашей тайной, то и мы можем попользоваться его кроватью.
— А ты не против, чтобы я рассказал ему?
— Какое это имеет значение, против я или не против, ты ведь и так ему все расскажешь, верно, Роджер? Мне бы этого не хотелось, но, боюсь, не удержишься. И тут я ничего не могу поделать. Я стала твоей. Но мне не хочется, чтобы об этом узнал мой муж. На остальных наплевать, но он знать не должен.
— Ты его любишь?
— Да, я люблю его, а он любит меня. Мы будем вместе, когда ты будешь растить своих маленьких ирландцев. Надеюсь,
— Ладно. Так как договоримся?
— Ну, эта затея с благотворительностью нам не поможет. На такого рода ужинах надо как раз особенно держать ухо востро, там ведь все эти дамы. Связываться с тобой всегда буду я. Ты мне звонить не должен. Я буду представляться чьей-нибудь секретаршей. Чьей, например?
— Мистера Дьюка.
— Кто такой мистер Дьюк?
— Никто.
— Хорошо. Я скажу: «Говорит секретарша мистера Дьюка», — и ты поймешь, что это я. А я назову время и место встречи, а ты только скажешь «да» или «нет». Это на тот случай, если в кабинете у тебя будет кто-то еще.
— Отлично.
Грейс тронулась с места и направилась в сторону дома.
— Когда подъедем, я припаркую машину, и зайдем в дом вместе, разговаривая как ни в чем не бывало. Например, о гвардии. Я спрошу, как насчет того, чтобы выпить стакан молока или чего-нибудь покрепче, ты ответишь, спасибо, не стоит, я поблагодарю тебя за то, что ты меня проводил, и ты пойдешь к выходу. Муж будет наверху, но, может, еще не заснул. Не знаю уж, как я справлюсь со всем этим, но как мне прожить без тебя, тоже не знаю. Мне уже сейчас начинает не хватать нашего завтрашнего свидания!
Они распрощались, и Роджер уже прошел полпути до дома, когда мерный непривычный стук собственных сапог и позвякивание шпор напомнили ему не только о том, что это чудесное приключение не может длиться вечно, но и что совершенно незнакомый ему человек, президент Соединенных Штатов Америки, может положить ему конец одним росчерком пера. Роджер впервые почувствовал отвращение к войне. Тем не менее сон его был спокоен и крепок.
Вторник, среда. Суббота, воскресенье, понедельник. Среда, четверг. Дни медленно приходили и быстро уходили, и от нее не было ни слова — лишь беглый взгляд, и то настолько самопоглощенный, что ему хотелось окликнуть и сказать: ты моя. Она ехала в своей машине и о чем-то праздно болтала с двумя женщинами. Дело было около полудня, он шел по Второй, и его переполняло не только желание: ничуть не меньше ему хотелось просто поговорить с ней, понять, что превратило ее из высокомерного противника в страстную любовницу. И вот она наклоняется то к одной даме, то к другой, поглощенная собственной речью и воздействием ее на спутниц. Больше всего его почему-то разозлили цветы в двух граненых вазочках, установленных в машине. Из-за них, из-за этих цветов, все было иначе, совершенно иначе. Трудно сказать почему, но это так. Лимузин сам по себе — это уже плохо. Шофер в куртке из медвежьей шкуры — тоже плохо. Фары — плохо. Ее непринужденная болтовня с приятельницами — плохо. Но именно цветы в вазах, как он потом сообразил (уже после того, как понял, что в них-то все и дело), воплощали собой стиль ее жизни: в Форт-Пенне вазочками были украшены большинство автомобилей, но в них очень редко бывали цветы. А у Грейс всегда две-три розы, скорее всего из собственной оранжереи позади дома. Каждое утро водитель срезает новые, выбрасывает старые, выливает вчерашнюю воду, наливает свежую. И никто ему об этом не напоминает. Раз сказали — а может, и вообще не говорили, — и он меняет цветы так же автоматически, как заправляет бак бензином, накачивает шины и приподнимает фуражку, приветствуя хозяйку: «Доброе утро, мэм». Цветы — такой же признак социального положения, как и улица, названная именем ее родичей. Иные из жителей обращаются в городской совет с просьбой назвать улицы их именем, но лишь к Колдуэллам совет сам обратился за разрешением назвать улицу в их честь. Зайдешь в местную больницу — убедишься, что детское отделение названо именем одного из ее малышей; полистаешь проспект университета Форт-Пенна — увидишь, что одна из стипендий для студентов-медиков носит имя ее матери; выиграешь на скачках, которые устраиваются в рамках Пенсильванской ярмарки, и твое имя, как и кличка лошади, будет выгравировано на кубке победителя, но сам трофей называется Кубком Колдуэлла; это губернатор ищет повода поговорить с ней — не она с ним; ее имя начинается на «Т», но неизменно возглавляет список гостей на том или ином приеме, о которых пишут в светской хронике. Роджер вспомнил, как мать однажды
«Ладно, ладно, папа, зато я переспал с его дочерью, если, конечно, это может утешить», — готов ответить на все это Роджер, только он знает, что никакое это не утешение. И потому быстро гонит мысли об отце — человеке, которого считает глупцом, если вообще вспоминает его.
Половина шестого вечера. Прошло почти две недели, и за все это время лишь один мучительно-беглый взгляд Грейс из автомобиля, и даже следа ее нет в Арсенале.
— Тебе звонила секретарша какого-то типа по имени Дьюк, — сказала мать.
— Когда? — подскочил Роджер. — В котором часу это было?
— Если для тебя это так важно, можешь успокоиться, судя по тону, для нее нет. Наговорила много, но суть в том, что ничего срочного и она позвонит тебе на работу завтра утром. Кто такой Дьюк?
— Государственный чиновник.
— Ага, еще один чиновник. Из Вашингтона?
— Да.
— А что, теперь важные люди заводят шашни с сотрудниками дамского пола, или, как их называют, секретаршами?
— К чему эти подозрения, мама? Дьюк — отличный парень, Дж. У. Дьюк, сильный и влиятельный человек. А эта женщина скорее всего стенографистка в Шофшталь-Хаусе или сотрудница федерального агентства.
— Ясно. Мне надо встречаться с этим Дьюком?
— Не стоит, пока я с ним не познакомлюсь поближе.
— Только смотри не влипни в какую-нибудь историю. Твой отец чужой копейки за всю жизнь не взял, и ты не возьмешь, пока я жива.
— Да? Честняк, зато бедняк. Ну а я бы взял при нужде, но нужды нет. Когда, говоришь, она позвонит завтра? Ну, секретарша Дьюка?
— Утром, вот и все, что она сказала.
На завтрак — по пятницам подавали его любимые макароны с сыром — ушло больше времени, чем обычно, и Роджер собрался было сказать матери, чтоб шла в обитель Бога одна, но она, видимо, и так что-то заподозрила, поэтому пришлось на полтора часа отложить разговор с Майлзом Бринкерхоффом.
Вернувшись с матерью домой из церкви, он позвонил ему и предложил встретиться в спортивном клубе.
— Привет, сто лет не виделись, — встал навстречу ему Майлз.
— Точно. Если бы я в армии трудился так же прилежно, как на гражданке, мог бы уже полковником стать.
— Говорят, у вас призыв со дня на день, так что, может, тебе стоит чуть отвлечься и обратить внимание на прекрасный пол? Или ты уже обратил?
— Могу я в таком случае рассчитывать на твою загородную берлогу?
— Конечно, когда?
— Возможно, завтра.
— На два дня, субботу и воскресенье? Валяй. Ничего, если и я там буду с какой-нибудь куколкой?
— Одновременно не пойдет, — покачал головой Роджер. — Буду с тобой откровенен, Майлз, она замужем.
— Ах вот как. Понятно. Кто бы это, интересно, мог быть?
— Не знаю, что тебе там в голову взбрело.
— Еще как знаешь. Все ясно как божий день. И наш маленький Роджер оберегает репутацию этой прекрасной дамы. Что ж, флаг в руки. А я с Мирт развлекусь. Что Эдгару сказать? Когда ты освободишь территорию?
— Точно не знаю, но, наверное, я там всего на полдня.
— Ну да, ну да, теперь-то я уж точно знаю, о ком идет речь. Ладно, Роджер, больше никаких вопросов. Скажу Эдгару, что ты уезжаешь под вечер, а если не хочешь, чтобы он болтался под ногами, пошли его форель ловить. Правда, для форели еще рановато, но Эдгар уже рыбачит, когда лед на реке еще такой прочный, что грузовик выдержит. Ну что ж, Роджер Бэннон, я горжусь тобой. Тебе не надо ничего говорить и ни в чем признаваться. Я и так знаю, что это она. Но когда-нибудь я попрошу тебя выложить все. О-о-о-х. Славная штучка.