Жажда жить
Шрифт:
Разговаривая таким образом, Грейс и Сидни перешли из столовой в кабинет. Она села на вращающийся стул мужа, а он принялся мерить комнату шагами, останавливаясь лишь затем, чтобы сделать ударение на чем-то и почти не глядя на Грейс. Она повернулась на стуле и мельком бросила взгляд на лежавшую на столе повестку из министерства. Грейс прикоснулась к ней и слегка отодвинула.
— Ладно, сдаюсь, — сказала она. — Давай разводиться, а я постараюсь держать детей подальше от свинарника. Пока ты на войне, ничего говорить им не буду. А когда все кончится, можешь вернуться и сказать, что разводишься со мной. И почему, тоже можешь сказать. Если, конечно, они сами уже не догадались или не услышали от школьных друзей.
— Очень хорошо.
В следующий четверг, это был последний день июля, Сидни сел в спальный вагон поезда Чикаго — Нью-Йорк.
Сидя во вполне комфортабельном купе пульмановского вагона и оглядываясь на прожитое, Сидни приходил к выводу, что у него есть все, что ему надо, что он — настоящий счастливчик. За окном проносились чистенькие немецкие городки и деревушки, игрушечные фермерские домики, на полях усердно трудились артельщики — Сидни знал эту жизнь, раньше и он жил ею, и больше ему ничего не было нужно. Он жил ею с самой любимой женщиной, с которой они родили трех здоровых красивых детей. О деньгах думать не приходилось. У него было чувство самоуважения, и он добился уважения тех, чьего уважения хотел добиться, людей, с которыми вел дела, особенно фермеров. Он мог поднять то же, что и они, например мешок с цементом; согнуть то же, что и они, например подкову; съесть столько же вафель, выпить столько же пива, так же без устали трудиться с женой в постели, и в поле тоже, и зарабатывать не меньше. А сейчас он мог, если заблагорассудится, сойти с поезда в Ланкастере, придумать себе новое имя, наняться работником на какую-нибудь из тех игрушечных ферм, что мелькают за окном вагона. Перед началом нового этапа жизни он с удовольствием предавался раздумьям такого рода. Да, он настоящий счастливчик, а теперь, после всех этих прожитых в довольстве лет, нанимается в военное время работником на ферму за сорок пять центов в час. Ради этого родители тратили большие деньги на его образование, учили хорошим манерам, одевали и кормили, закаляли тело для занятий спортом. Еще они оставили состояние, которое позволило ему жениться на женщине, на которой он хотел жениться. И на протяжении всех этих счастливых, таких счастливых лет он готовился к тому, чтобы стать сезонным рабочим на ферме. И подобно многим сезонным рабочим, которых нанимал сам, он пережил разочарование в женщине. Можно было бы поискать другую работу на той же ферме, например управляющего, но много ли таких вакансий, даже на целом свете? Нет, на рынке труда он стоит сорок пять центов в час, и, если хорошенько подумать, ему даже не на любой игрушечной ферме из тех, что мелькают за окнами пульмановского вагона, найдется место — он так толком и не выучился говорить на пенсильванском немецком.
Но если это все, чего он стоит на рынке труда, то какова будет цена ему на флоте? Эта тревожная мысль несколько поумерила радость Сидни от вновь обретенной свободы. Но он тут же успокоил себя: флоту нужны офицеры, у него есть университетский диплом, имеется опыт управления людьми, он в хорошей физической форме и располагает важными связями.
Обычно Сидни шел с вокзала в гостиницу «Бельвью-Страт-форд» или «Юнион лиг клаб» пешком, но на сей раз взял такси — огромный «паккард». За своим физическим состоянием он следил, как спортсмен-легкоатлет или завтрашняя невеста. Ему приходилось слышать, что люди получают грыжу, просто подняв чемодан и неправильно распределив при этом нагрузку на мышцы. Едва поселившись в гостинице, он принялся соскребать с себя дорожную пыль с таким тщанием, будто ему предстояло свидание не с военным врачом завтра утром, а с благородной дамой нынче же вечером. После ужина Сидни
Такси доставило его на Лиг-Айленд, и следующие несколько часов прошли в некоторой суете, впрочем, нельзя сказать, чтобы особо утомительной. Его приятно удивило, что не пришлось стоять в длинной очереди вызванных на медицинский осмотр. Сидни еще не научился различать чины по числу нашивок на погонах, но в коммандере Уильямсе он сразу признал главного, быстро сообразив при этом, что тому известно о его связях. Уильямс стал в тот день первым и последним из множества докторов, осматривавших Сидни, и все они были любезны, вежливы, уважительны и даже несколько подобострастны. Когда все закончилось и юный ординарец проводил Сидни в кабинет Уильямса, тот выразил надежду, что этот день не стал для Сидни слишком утомительным испытанием, обменялся рукопожатием и сказал, что результаты обследования ему сообщат недели через две.
— А прямо сейчас не могли бы вы хоть намекнуть, как там у меня дела?
— Я — нет, мистер Тейт, — улыбнулся Уильямс, — хотя бы потому, что сам не видел результаты анализов. В свое время вам все сообщат, а пока могу сказать, что на дряхлого старика вы никак не похожи. Удачи.
Возвращаясь в центр, Сидни поймал себя на том, что хочет позвонить Грейс. Еще через несколько минут — на том, что хочет зайти в «Шенхут» и купить подарки детям, но дети с кузенами и кузинами в Кейп-Мэе и вернутся только через неделю или две. В конце концов Сидни зашел в «Юнион лиг клаб» и прямиком направился к стойке бара.
Ему уже смешивали «Тома Коллинза», когда в бар вошел офицер в британской форме. В это послеобеденное время, кроме Сидни, тут никого не было. Офицер направился прямо к нему.
— Извините, вы не Сидни Тейт?
— Он самый.
— Неудивительно, что вы не узнали меня в этом облачении. Я Джо Бартоломью. Мы вместе учились в Лоренсвилле, только ты классом старше.
— Вот это встреча! Ну, как ты? Рад тебя видеть.
— Спасибо. Взаимно. Ты совсем не изменился.
— Да, только со стрижкой теперь проблем нет.
— Это верно, — рассмеялся Бартоломью, — но во всем остальном ты прежний Сидни Тейт. Где живешь сейчас, в Филадельфии?
— Нет, я здесь всего на день. А живу в Форт-Пенне.
— Ну да, конечно. Ты ведь женат на сестре Брока Колдуэлла?
— Да. А ты, Джо, местный?
— Как тебе сказать, и да и нет. Родился я в Филадельфии, но окончил Лоренсвилл, мои старики переехали в Лондон, так что не знаю, как и считать. Я британский подданный, здесь по делам — речи произношу. Я так и не усвоил английского акцента, и, видно, начальство решило, что если запустить сюда человека в мундире британской армии и с филадельфийской гнусавостью в голосе, то это возымеет больший эффект. Кстати, ты сам-то как с этим делом?
— Затем и приехал. Только что прошел флотскую медкомиссию.
— Держись подальше от этой заварухи, Сидни. Война для парней вдвое моложе нас с тобой. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я не для пижонства с этой штукой хожу. — Он постучал тросточкой из ротанга по левой ноге. — Подальше, подальше, Сидни.
— Знаешь что, Джо, давай-ка присядем где-нибудь, и ты мне все про себя расскажешь.
Они прошли к столику и заказали выпить: еще один «Том Коллинз» и двойное виски с содовой.
— Я не шучу, — продолжал Бартоломью. — Насколько я понимаю, флот — это не самое худшее. Я-то сам служил в миддлсексском полку, и нам задали хорошую трепку; но в общем-то разница невелика, на войне везде плохо. Тут как в спорте. Когда стареешь и уже не можешь классно играть, лучше отойти в сторону или, может, заняться тренерской работой. Вот ты, например, слишком стар, чтобы играть, но не слишком, чтобы тренировать. Я тоже слишком стар, чтобы блистать на поле, хоть и на год-другой тебя моложе, а вот к возрасту тренера чертовски близок. Кровавое месиво — вот что такое эта война. Ты как, основательно влип? Или еще можно дать задний ход?
— У меня вроде неплохие связи.
— Тогда поищи местечко потеплее, а главное, держи рот на замке, ушки на макушке и никогда не высовывайся. Так говорят наши парни, а они свое дело знают.
— Один такой парень был у меня с месяц назад. Смоллетт.
— Знаю его. Хороший человек. И брата его в Англии знаю, а с твоим Смоллеттом несколько раз сталкивался во время поездок по стране. Как ты думаешь, сколько ему?
— С англичанами не угадаешь, но, я бы сказал, в районе тридцати пяти.