Жажда
Шрифт:
Нравится?
— Ну-ну, — продолжала баюкать бабушка.
— Не могу я без него! — наконец сдалась я.
Как призналась, так сразу и легче стало, словно тяжеленный мешок с плеч сбросила, перестав таскать за собой, как на аркане.
— Как же я? Что же это? Все вот так и закончится, буля?! Что мне делать? Как мне исправить все?!
— На что ты готова пойти, ради спасения мужа, Марта? — серьезно, даже мрачно, спросила вдруг бабушка.
Этот вопрос прошиб меня, точно электричеством, от кончиков пальцев и до макушки. Я вскинула голову, заглядывая
Через нее сейчас на меня, показалось, смотрела необъятная Вселенная.
— На все, — даже не задумываясь, дала ответ я.
— На все, это серьезно, — уголки ее губ поползли вверх, но глаза оставались серьезными, холодными и беспристрастными. — Так ли на все?
Я отодвинулась и упрямо вздернула подбородок, всем своим видом показывая, что от своего заявления не отступлюсь.
Бабушка кивнула:
— Хорошо, дитятко. Знаю, чем помочь твоему суженому можно. Силу он свою тебе отдал, не ожидал, что не сможет в объятьях удержать, пока восстанавливаться будет. Ты у меня резвой козочкой оказалась, раз! — и ускакала в ночь. Он и опомниться не успел.
— Ну, бабушка! — скривилась я, опять чувствуя жгучую волну вины.
— Запомни: вместе — вы сила, а порознь… Помнишь присказку про прутики? Если вместе сложить — никто не сломает, а вот по отдельности переломить труда не составит. — Она задумчиво почесала подбородок. — В схватке даже зверю любому силы нужны, вот их тебе и надо ему вернуть, Мартуся.
— Я согласна. Как?
Баба Стася покачала головой:
— Ишь ты, быстрая какая! Погодь, пока не знаешь всех условий и последствий.
— Мне все равно.
Бабушка с кряхтением поднялась на ноги и прошаркала к печке. Достав глубокую миску налила туда воды и поставила на пол передо мной.
— Всему есть своя цена, дитятко. И за это тебе придется расплачиваться собой.
Я непонимающе нахмурилась:
— Как это?
Баба Стася вынула из кармана широкой юбки большие ножницы. Блеск от серебряных лезвий оттенял ее пальцы синевой.
— Чтобы Данила твой смог побороться за жизнь на равных, придется тебе часть себя отдать. Знай, — она понизила голос до шепота, который вдруг прозвучал в этой неестественной тишине зловеще, — эту потерю никогда чувствовать не перестанешь. Свыкнешься, забудешь, но черноту вокруг сердца ощущать все равно будешь. Часть, что отдашь, не восстановится, а если вздумаешь долгое время вдали от мужа быть — совсем худо будет. Опустеешь, девочка.
Я не знала, как именно течет время здесь… В мире сновидений? Но подсознательно понимала, что там, в реальности, счет пошел, ни на минуты, а на секунды.
— Я согласна! — Нетерпеливо вскрикнула.
— Тогда отсекай.
— Что?
Она протянула ножницы:
— Волосы режь, Мартуся, да покороче.
Несмотря на былую решительность, пальцы подрагивали, ножницы оказались холодными и тяжелыми, но отступать я не собиралась.
Кое-как собрав волосы одной рукой в неряшливый хвост, я поднесла ножницы к его основанию.
— Над миской режь, внученька. Смотри, чтобы не попадало, —
Сама она держала в руках пучок каких-то трав, ожидая совсем рядом. Ее присутствие и незримая поддержка, словно вливали в меня силы.
— Думай о муже и отсекай от себя силу.
На секунду прикрыв глаза, я представила Данила прямо перед собой и, набрав побольше воздуха, решительно чикнула ножницами. Волосы упали точно в миску, не рассыпавшись, как и просила баба Стася.
Глаза защипало.
Ощущение было такое, будто от меня урвали большой кусок, жадно, неаккуратно и больно.
Голова закружилась, но, как ни силилась, я не могла распрямиться и отвести взгляд от миски. Ведь точно помнила, что через прозрачную воду просматривалось эмалированное дно! Сейчас же вода выглядела темной, как агат, и покрыла волосы полностью, точно спрятав их под темной вуалью. А еще меня откуда ни возьмись посетило чувство дежавю, словно не в миску смотрела, а в темные воды озера вокруг острова заблудших душ.
Боковым зрением я уловила, как бабушка подожгла пучок из трав.
Громким шепотом проговаривая молитвы, она принялась окуривать меня сладким дымком, что испускали травы, водя руками вокруг тела, будто бы пыталась соткать невидимую сеть.
В воздухе разлился насыщенный запах чабреца. Он, казалось, проникал в каждую мою клетку, пытаясь заполнить ту зудящую пустоту в груди, что сейчас причиняла дикую боль.
Глаза Данила так и мерещились всюду: на внутренней стороне век, в темных водах, в отражении. Не знаю, сколько это состояние продлилось, но напряжение покинуло меня только тогда, когда в миске все вспыхнуло золотыми искрами, вода испарилась, а я смогла отвести взгляд, точно освободившись из невидимого плена.
— Вот и все, внученька, — приласкала улыбкой бабуля. — Вот и все.
— Он жив?
— Ты сделала все, что могла. Теперь очередь за ним. Захочет выжить — выживет.
К моему разочарованию, ее слова не принесли должного спокойствия, а лишь разожгли смутную тревогу.
Бабушка словно почувствовала мрачное настроение, склонилась ко мне и заключила лицо в теплые объятья ладоней. Она принялась успокаивающе поглаживать мои щеки, не переставая глядеть на меня светлым, ласковым взглядом. В тот момент стало казаться, что в ее глазах собралась вся земная мудрость, которая манит меня, как драконов — злато, блестит, сияет, а дотянуться до него все не получается. То ли сил не хватает, то ли устремление мало.
— Не думай о плохом, деточка, — сказала она. — Ты сделала все так, как надо. Умница моя.
— Ну, какая я умница, буля? — неохотно вывернулась из ее объятий. — Я одногруппников своих помогла убить! А потом я их съела! Я монстр, каннибал, убийца!
Баба Стася с громким кряхтением села на лавку:
— Вот всегда ты, Мартуся, любила заранее выводы составлять.
— Ты о чем?
— Помнишь, как в речке змею увидала?
Я кивнула.
— Что ты тогда сделала? С диким визгом, голышом из воды на берег вылетела, да еще и детей всех рядом распугала.