Жажду — дайте воды
Шрифт:
В голосе мальчика было столько гордости. А почему бы и нет? Он ведь уже и кровь свою пролил за Родину. У него есть право на гордость.
Туман рассеялся. Наши самолеты бомбят укрепления противника. И фрицы тоже не молчат: они в свою очередь с воздуха и с земли крушат лед на Нарве. Он уже весь разбит, перейти сейчас реку невозможно. Несколько грузовиков и фургонов с продуктами ушли ночью под лед.
Итак, мы отрезаны от мира. Остались теперь только на нашем узком
Тридцать три градуса мороза. Это вычисляет Сахнов. Высунет язык, ощутит кончиком холод и вычисляет.
— Тридцать три градуса. Давайте градусник. Коли ошибаюсь — рубите мне голову.
Арто Хачикян вместе с эстонцем, капитаном инженерных войск, зашли ко мне в землянку погреться.
— Табак у вас есть? — спросил я.
— Нету.
Эстонец размял в ладони оттаявший в тепле рыжеватый комок земли, понюхал его.
— Прекрасно как пахнет!..
Узок наш плацдарм — кусочек Эстонии. Эстонец вынул из кармана горсть мелких красных ягод. Диво-то какое: в эдакой холодине — ягоды…
— Они не портятся от мороза, ешьте.
С берега вернулся Сахнов. Сбросил с плеч мешок, промасленный, закопченный, дымящийся паром, выложил на стол куски дышащего жаром мяса.
— Конина… Попробуйте.
— С удовольствием, — сказали мои гости. — Где раздобыл-то?
Сахнов опустил голову. Я вспомнил своего убитого коня.
Гости плотно поели и ушли, довольные. Мой конь, и убитый, послужил мне…
Сахнов привел в порядок доставшийся нам от фрицев полуразрушенный блиндаж, починил, почистил его, и мы перебрались на новое местожительство. Это рядом с батареей гаубиц, там, где дыбится подбитая наша самоходка. Наблюдательный пункт свой я устроил в дупле расщепленного дерева. Отсюда очень хорошо просматриваются позиции противника.
Немцы вновь и вновь атакуют, хотят сбросить в реку. Но у нас нет пути назад, и мы не собираемся сдавать своих позиций, нам остается только отбивать их яростные атаки, что мы и делаем.
Враг атаковал нас еще трое суток и наконец выдохся. Потянулись изнурительные дни позиционной войны. Настроение отвратное.
Сахнов разыскал целый ящик свечей из сухого спирта. Я обрадовался: теперь хоть света у нас будет вдоволь. Но не тут-то было. Сахнов растопил эти белые как воск свечи на огне, процедил через марлю, вскипятил, опять процедил. Я с удивлением наблюдал за его химическими опытами. Наконец, хитро подмигнув мне, он сказал:
— Выпивка готова.
Выгнал целую бутылку из спиртовых свечей. Выпил сначала сам, выждал с полчаса.
— Хорошо. Желудок
И он протянул стаканчик мне. Я тоже выпил. Какое-то пойло.
Пахнет жженым деревом. Меня затошнило, голова стала раскалываться от боли. Но я выпил еще, и постепенно по телу разлилась приятная теплота. Вспомнились пухлые Шурины губы.
— Сахнов, дай еще немного…
— Не дам, — спрятал он бутылку. — Нельзя так много-то, чего доброго, отравитесь.
Шура не идет из ума, и я отваживаюсь, спрашиваю у Сахнова, не видал ли он ее. Вдруг убита?..
— Не тот фруктик, ее не убьешь! — хмыкнул Сахнов.
— Фруктик? Какой еще фруктик? Что мне делать, Сахнов?
Он недовольно пожал плечами:
— И зачем только этих девок на фронт пускают? Тьфу!..
Я засмеялся. До чего же ты хороший человек, Сахнов!
Сегодня двадцать первое февраля. Месяц и двадцать четыре дня, как мне исполнилось двадцать. В записях моих есть и смех.
Майор Ерин у меня на позициях. Блиндаж мой ему очень нравится. И не удивительно. Сахнов содержит его в отличном состоянии — здесь тепло и сухо. И со стен земля не осыплется — он забрал их досками. Пол тоже деревянный, а в углу топится печь.
— Люблю расторопных людей, — говорит Ерин. — Видать, у Сахнова твоего не мякина в голове.
Я забеспокоился: чего доброго, Ерин еще вздумает забрать у меня Сахнова!.. Но нет, он уже о другом.
— Ты был в Париже? — спрашивает вдруг.
— Никак нет!.. Не доводилось.
— Я тоже не был, — говорит Ерин. — Там, я слыхал, много армян живет?..
— Армяне там, верно, есть.
Я недоумеваю, к чему бы эти расспросы. Да, я тоже слыхал, что во Франции много армян. Мне даже как-то попалась в школьные годы армянская газета, издающаяся в Париже. Она запомнилась рекламой ресторана: «Как ты можешь жить в Париже и хоть раз не зайти в чудесный ресторан «Кавказ»?..»
Ерин протянул мне вдруг номер «Красной звезды».
— Прочти-ка на последней странице очерк о коммунисте Мисаке Манушяне. Знаешь такого?
— Нет, впервые слышу это имя.
— А он может составить гордость вашего народа! — сказал Ерин.
И я читаю короткое сообщение ТАСС. Оно о том, что гестаповцы двадцать первого февраля в Париже расстреляли группу мужественных борцов Сопротивления. Это были коммунисты разных национальностей, объединенные одной общей целью: уничтожить величайшее зло человечества — фашизм. Руководителем группы был французский коммунист, славный сын армянского народа Мисак Манушян. Он и его товарищи расстреляны гестаповцами только за то, что, беззаветно любя жизнь и ненавидя фашизм, они с оружием в руках боролись против гитлеровского «нового порядка»…