Желания Элен

Сандерс Лоуренс

За окном стемнело, Белый дом утонул в вечерней тьме.

На обратном пути в Нью-Йорк, когда они уже приближались к аэропорту «Ла Гардия», он вдруг пристально взглянул на нее и сжал ей руку. Тоном неподдельного изумления он произнес:

— Знаешь, кажется у меня это сейчас получится.

— Черт побери, — свирепо произнесла она.

22

ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕР Моя дражащая Элен!

Самым ценным в нашей дружбе для меня является наше умение разговаривать друг с другом. Говорить умеют все. Один говорит: «Я вчера ходил в кино», а другой отвечает: «Я видел Джоан в четверг». Но когда мы с тобой разговариваем,

это кажется мне таким личным и таким значительным, что я решил написать тебе с такой же откровенностью в надежде на твое понимание и сочувствие к тому, что я скажу тебе и что не осмелюсь сказать.

При обычных обстоятельствах я бы сказал тебе все это лично. Но меня неожиданно вызвали по делам из города, и я не знаю, когда вернусь. Поэтому я решил, что лучше всего написать тебе. Хочу предупредить, что письмо получится довольно длинным, но я столько хочу сказать тебе и не буду в обиде, если ты не одолеешь его целиком с первого раза!

Прежде всего, дорогая Элен, позволь мне заверить тебя, что для меня вполне объяснимо твое нежелание уезжать со мной в Италию. Естественно, меня огорчил твой отказ, но я ценю реалистичность твоего взгляда на жизнь. Ты вдвое младше меня, у тебя есть свои дела и своя жизнь. А твои слова о том, что это будет восхитительной передышкой, говорят об отсутствии перспективы наших отношений для тебя. В этом, дорогая моя, я должен с тобой не согласиться. Уж меня никак нельзя упрекнуть в непостоянстве.

Ты сама приняла это решение, и я готов смириться с ним. Но ты простишь меня если я буду мысленно возвращаться к образам своей несбывшейся мечты: мы с тобой покупаем требуху и сыр на утреннем рынке, по склонам холмов карабкается ослик, воскресная месса в маленькой белой церквушке, босоногие женщины, собирающие в полях дикие «клецки» — основную статью дохода в этих местах. А безумные гонки на катерах по вечерам в пятницу, когда все пьют из бурдюков терпкое сицилийское вино! Как это все весело! Ну да ладно…

Да, мне уже перевалило за семьдесят. И я уверен, что ты считаешь меня «грязным старикашкой». Но разве я хуже других? (Я только надеюсь, что в наших, так сказать, более интимных отношениях, я не требовал от тебя слишком много и не причинил тебе боли и страдания.) Ты еще не знаешь, что происходит с человеком, когда он стареет. (Да и откуда тебе знать, если ты так неувядающе молода?) Прежде всего позволь мне заверить тебя, что некоторые из нас, обреченных состариться (как сказал Морис Шевалье: «Это не очень приятно — но разве есть альтернатива?»), в душе остаются навечно молодыми. То есть я лелею те же мечты и надежды, что и в восемнадцать лет. Во мне все кипит и бурлит, но что-то страшное происходит с сосудом, в котором заточен мой мятежный дух.

Вдруг начинаешь заботиться о том, чтобы не мерзнуть и не попадать под дождь. Стоит на небе появиться облачку, и ты спешишь надевать калоши, хотя еще недавно перспектива испортить сорокадолларовые ботинки представлялась пустяком. Начинаешь носить теплые жилеты и шарфы. Количество одеял растет. Грелки и бутылки с горячей водой перестают восприниматься, как насмешка. Физический комфорт становится важной, важнейшей составляющей существования. Ходить без головного убора под дождем могут только пьяные второкурсники. Бегать и скользить по обледенелой мостовой — только юные маньяки.

Но, обрати внимание, пока все это происходит почти незаметно для тебя, твой дух, твоя истинная душа остаются юными. Тебя по-прежнему посещают любовные мечты, ты по-прежнему реагируешь на красоту молодости, все так же надеешься и грезишь. Ну и что, что тело твое становится все более

неподатливым, что тебя мучают необъяснимые боли и недомогания. Например просыпаешься одним прекрасным утром, а второй сустав твоего среднего пальца болит как черт знает что. Непонятно отчего. Потом боль проходит. Но ты чувствуешь, что твое тело теперь является легкой добычей для различного рода болячек.

Твои ноги становятся тоньше. Волосы на них исчезают и кожа становится странной наощупь, белой и блестящей. К этому времени ты конечно уже носишь очки и вставную челюсть, возможно еще слуховой аппарат и опираешься на палочку. Глаза начинают слезиться, а на теле появляются разные странные штуки: выросты, бугры, уплотнения — словно мох и лишайник на стволе старого дуба.

Физический ритм твоей жизни замедляется. Ты обнаруживаешь, что вдруг стал неуверенно сходить с тротуара на мостовую. Ты начинаешь задумываться, двигаться так сказать с достоинством, даже протягивая руку за стаканом ты тщательно соразмеряешь свои силы, чтобы ненароком не опрокинуть его на пол.

Но дух! Он остается юным, полным фантазий и надежд.

Эти физиологические изменения влекут за собой неприятную и прискорбную бесцеремонность. Ты не стесняясь начинаешь кашлять, чихать, икать, выпускаешь газы. И тебе плевать, если это оскорбляет других. Непристойности уже не шокируют тебя, а только забавляют. То, что тебя раздражало в юности, теперь представляется вполне естественным и не столь уж существенным. Секс…

Не так важен уже по сравнению с восьмичасовым сном и хорошим пищеварением. Дорогая Элен, почему каждое новое поколение считает, что является первооткрывателем секса? Что такого, как у них, не было никогда в истории человечества? Что никто не пробовал таких поз. Что никто не чувствовал такой полноты наслаждений, такого экстаза, как они. Они думают, что они первые на пути чудесных открытий и экспериментов! Только постарев, как добрый окорок в коптильне, они начинают понимать, что все это делалось до них. И возможно даже лучше.

А страх перед смертью исчезает. Ее ждешь как облегчение. В ней нуждаешься. Как во сне.

Память… Вот это что-то странное и любопытное. У меня есть своя теория насчет памяти — похоже, у меня по любому поводу есть собственная теория. Я думаю, что все мы рождаемся в двенадцать часов пополудня по Часам Жизни. И все начинаем двигаться по часовой стрелке вниз. В возрасте, ну скажем, между сорока и шестьюдесятью ты не можешь вспомнить ни имен, ни вещей, которые происходили с тобой в юности. Во всяком случае так было со мной. Затем ты минуешь нижнюю точку, проходишь цифру шесть, расположенную внизу циферблата, и начинаешь подниматься по другой стороне. И тут все всплывает в твоей памяти. Ты вспоминаешь, как звали твоего учителя в третьем классе начальной школы. Как родители взяли тебя с собой в Атланту. Как у тебя была ветрянка и ты должен был сидеть дома. Ты понимаешь, Элен? Круг замыкается и ты вновь поднимаешься. Приближаешься к двенадцати часам. Полночь. И все, что было в начале, становится ближе.

Как ты думаешь, может быть поэтому пожилые люди любят маленьких детей? Бабушки-дедушки и внуки. Они могут часами говорить и играть вместе. Потому что они находятся рядом на циферблате жизни. Жаль, что у меня нет внуков. Но я уже говорил тебе, Элен, что мой единственный сын был убит в Африке во время второй мировой войны. Он был пулеметчиком и прикрывал отход своих товарищей до последнего патрона. У меня сохранились его награды.

Но хватит о том, что происходит с твоим телом и памятью, когда ты стареешь. Важно, что дух твой остается юным и пылким. Мечты…