Желания требуют жертв
Шрифт:
С детства, с самого детства Ася терпеть не могла нелепую, ненужную, бессмысленную покорность андерсеновской русалочки. Эта трогательная история любви никогда не приводила её в восторг. Любовь даётся людям для жизни, а не для смерти. Впрочем, в юности все девчонки жаждут принести себя в жертву ради единственной вечной любви и даже гордятся своими переломанными шеями. А чуть позже выясняется, что единственная и вечная может неоднократно и неожиданно повторяться много раз. Асе Петровской всегда больше нравился образ лукавой и хитрой итальянки Мирандолины, ловко перебирающей мужчин, словно чётки между пальцев. Когда- то она и сама пыталась быть такой, но те времена давно прошли, забылись, почти стёрлись из памяти, отошли куда-то в мир иной. И теперь вот ей, хоть она и не русалочка, приходится терпеть чёрт знает что. Разница в возрасте… Лет двадцать назад ей, конечно, не пришлось бы прятаться за колонну, краснеть, бледнеть и раздражаться на его юношескую беззаботность. Да, он беззаботен, он юн и ни за что не отвечает, в этом вся его вина. Её, взрослую женщину, подобное не должно выводить из себя. Не должно, но выводит. Лет двадцать назад она бы, не задумываясь, подошла к нему, поцеловала бы его в щёку при всех, не стесняясь, не борясь с искушением просто постоять рядом. Сейчас она бы многое отдала за это. От таких мыслей в Асе шевельнулась жалость к себе, но только жалость эта была вперемешку с чувством презрения – за собственную слабость, за отказ от принятия решения, за выученную женскую беспомощность, за упоение любовными горестями,
VI
Низкие серые тучи, кое-где подмазанные светлыми пастельными нитями, расползались плотной тяжёлой пеленой, постепенно смешиваясь со скучным тёмным небом. В сыром воздухе растворялись звуки проезжающих машин. Разноцветные огоньки сквозили, дребезжали в подползающих сумерках, булыжник под ногами блестел мокрым металлом. Ася Петровская уже давно вышла из театра и стояла посреди широкой улицы, словно в лёгком опьянении, упрямо упираясь глазами в проходящих мимо осенних людей с хмурыми осенними лицами, не видя, не замечая их. В её голове, в её сознании и в области грудной клетки, как навязчивая галлюцинация, расстилался унылый мрак, и вдобавок опять же он – слишком юный Серж Романовский. Серж стоял с улыбкой на открытом смуглом лице, естественно развёрнутыми плечами, и блаженный взгляд его византийских глаз был нацелен в пустоту. Да, он младше её на много лет, и с этим ничего нельзя поделать. Видимо, ей следует уехать в другой город… А что, это идея! Сменить работу, окружение, не видеть его больше, не иметь возможности даже издали за ним наблюдать. А зачем ей за ним наблюдать? На нём что – свет клином сошёлся? Нет, наверное, сегодня выдался не слишком удачный день, и она, Ася, всё несколько драматизирует. Так уж ли она к нему прикипела? Или ей просто-напросто грустно по вечерам возвращаться в собственное одиночество? Может, нужно перестать хныкать как маленькая стареющая девочка и попытаться покончить с назойливой мольбой о любви, наконец-то избавиться от осознания своей горькой обречённости, перестать мучиться невозможностью хоть сколько-нибудь близких отношений? Может, взяв себя в руки, утереть собственный чудесный носик и чего-нибудь выпить? Хотя бы кофе. Да, она, Ася Петровская, не сумела привязать его к себе, да и чем?! Мужчины ведь любят глазами! Она не оставит даже случайный след в его жизни, он ей этого не позволит. Ну и что? Очень скоро он вообще перестанет её замечать, её – женщину в возрасте. А женщина бессильна перед возрастом, об этом не следует забывать. Хотя робкая надежда на женское счастье все равно теплится где-то внутри, но в ней, в Асе, достаточно здравого смысла, чтобы не пребывать слишком долго в мучительно-неразрешимой ситуации и не платить за любовный акт цену, равную собственному существованию. Да, не платить! Ну что же, превосходно. Впрочем, возможно, это всё пустословие, рассуждать всегда легко.
Сейчас ей почему-то вспомнилась первая любовь. Ася поймала себя на мысли, что с тем мужчиной у них была такая же разница в возрасте, только он, наоборот, был её вдвое старше, но так же красив, как Серж, и так же притягателен и недосягаем. Тогда она болезненно пережила разрыв, тогда она искренне не понимала, зачем всё, зачем продолжать жить, если его нет рядом, но прошли годы, и эта рана напоминает о себе всё реже и реже. Однако и по сей день у неё в спальне, в верхнем ящике платяного шкафа, хранится коробка со связками воспоминаний, с толстыми пачками воспоминаний о первой любви. При виде той коробки у Аси до сих пор всё болезненно сжимается внутри. Но иногда она всё же позволяет себе доставать её, раскрывать и вспоминать время, когда впервые в жизни была счастлива. Ася садится на пол, ставит пред собой коробку и с нетерпеливой горечью перебирает старые фото, оказавшиеся невольными свидетелями тех незабываемых мгновений, тех кипящих страстей. Два восхитительных года, которые они провели в объятиях друг друга, их невозможно уничтожить или отменить, потому что всё это было. После разлуки с тем мужчиной, с Евгением, Ася долго-долго грустила, пока не встретила Сержа, – грустила по промелькнувшей, прошмыгнувшей мимо любви, с её чудесными мечтами, смелыми планами, любви нежной и настоящей, обещавшей быть вечной и никогда не закончиться. Ася и сейчас не понимала, как же они посмели расстаться, пережив такое буйное помешательство. Или они его вовсе не пережили? Он оставил прежнюю семью, а она сцену, но они оказались слишком разными людьми и не смогли, не сумели быть вместе. Противоположности, получается, не притягиваются, нет, они существуют в параллельных мирах. Это более логично – если в рассуждениях о мужчине и женщине вообще уместна какая бы то ни было логика. А её, Асю, похоже, всегда привлекало недоступное. Так, стоп! Это было всего два раза в жизни. И подобные рассуждения, как ни прискорбно констатировать, напоминают исповедь прирождённой неудачницы. А что нужно делать, чтобы избежать мучений? Нужно срочно перестать копаться в чувствах, а пытаться наслаждаться текущим днём, ну, или хотя бы чем там, его остатками, и, конечно же, чашкой кофе, очень большой и очень горячей.
Тяжёлые дождевые тучи всё-таки прокололись, прохудились, стал накрапывать нудный мелкий дождик. Но ветер сделался немного спокойнее и тише. Ася Петровская, утомлённая разошедшимися нервами, воспоминаниями, внутренним грохотаньем эмоций и вместе с тем немного успокоенная их временным, пусть и недолгим затишьем, не раскрывая зонтика, а лишь поправив высокие перчатки, наконец зашагала по прохладному булыжному тротуару куда глаза глядят. Она удивилась и обрадовалась, что почему-то сделалась совершенно спокойной. Да, она женщина, а женщина – это как распаханная земля после дождя, готовая к оплодотворению, это естество, в некотором смысле священное, и не из-за чего здесь нервничать и лезть на стенку. Тонкие кожаные каблуки Аси ныряли в грязь между калиброванным булыжником, но Ася не обращала внимания. «Всё не так уж и плохо, – думала Ася, – совсем неплохо, любовь, страсть, радость, мука. Да, пусть всё будет, за исключением одного. Милена Соловьёва, она здесь лишняя».
VII
Сквозь дома был виден едва уловимый дождливый закат. Серж стоял на остановке, дожидался троллейбуса, втягивая в себя прохладный воздух улицы, и заодно с удовольствием и полной боевой готовностью разглядывал проходящих мимо него женщин. Несмотря на тот факт, что Серж был избалован женщинами, пресыщен женщинами, и временами ему казалось, что даже самые разные женщины все более или менее одинаковы, сейчас он с определённым мужским азартом смотрел им вслед, и они, казалось, также не без интереса обращали на него внимание. Он знал, что нравится женщинам, видел, как они любуются его узкими бёдрами, как их пленяет его мощная грудь, сильная шея, он затылком ощущал, как эта мужская победоносная красота их притягивает, как она их привораживает. Только на улице Серж чувствовал себя настоящим хозяином жизни, отчего высоко и глупо задирал свой подбородок. Дома всё было не так. Там вечно опекающая мать, обволакивающая своей заботой, будто он какой-то недоразвитый уродился. В театре Аська с Милкой вцепились в него мёртвой хваткой, просто прохода не дают, даже несмотря на его лёгкое, но плохо скрываемое пренебрежение по отношению к ним. Ася, правда, пытается цепляться за него деликатно, со свойственным ей сдержанным благородством, и на том спасибо, а Милка… ну, Милка есть Милка, это отдельная история.
А Серж мечтал встретить недоступную женщину, ускользающую женщину, женщину-видение, женщину-призрак, которую нужно долго и трудно завоёвывать. В чём он как раз видел неиспытанное доселе наслаждение, ибо таких
Подобные юношеские фантазии, конечно же, ничуть не мешали ему обращать внимание на женщин в целом, не сторониться их, но на его лице всё чаще и чаще стала появляться циничная мужская ухмылка. О чём эта бесовская усмешка, было понятно только ему самому да ещё, пожалуй, его ясновидящей матери Софье Павловне.
Наконец-то замёрзший, продрогший Серж увидел вдали приближающиеся огоньки. В троллейбусе было немноголюдно и тепло, усталая кондукторша из последних сил окидывала сканирующим взглядом вошедших, таких же усталых пассажиров. Ей бы очень хотелось, чтоб все поскорей расплатились и ушли, и вообще чтобы весь этот день – впрочем, как и все предыдущие и все последующие – побыстрее уже закончился. В троллейбусе сидели люди с лицами не то чтобы опустошёнными или потерявшими надежду, бедняги, измученные тяжким трудом, но люди как будто слишком уставшие от жизни, с печатью отчаяния в глазах, отчаянием, не маскирующимся этикетом, а, напротив, хорошо читающимся по их вечерним лицам.
Серж, не обращая особого внимания на окружающих, уселся на двойное сиденье из коричневого, сильно потрёпанного дерматина, засунув руки поглубже в карманы брюк и запрятав подбородок и всю нижнюю часть лица в высокий воротник куртки. Ему хотелось и отдохнуть, и отогреться. Троллейбус с глухим скрежетом медленно тащился по освещённому проспекту, городские мерцающие фонари сначала плыли ему навстречу, а поравнявшись, на мгновение замирали и потом разбегались в разные стороны. В тепле троллейбуса Сержа разморило, появилась лёгкая осоловелость от привычной езды по одной и той же дороге, и ему захотелось спать. Он поуютнее укутался в свою куртку из искусственного меха, прижался головой к прохладному запотевшему стеклу и быстро задремал. Перед глазами тут же возникла женщина в тёмном платье с выпуклыми пуговицами на полной груди и почему-то белыми босыми ногами. Она медленно наклонила своё свежее молодое незнакомое лицо к лицу Сержа, а затем, проведя кончиком пальца по его щеке, осторожно прикоснулась к ней пухлыми губами. Серж испытал чарующее восхищение, смешанное с жадным мужским любопытством к её волнующим формам. Горячая волна прошлась по его телу, от затылка до пяток, мурашки так и побежали по голове. Ему тут же захотелось ощутить на себе всю тяжесть её крепкого, упитанного тела и в тишине уснувших мыслей, но пробудившихся желаний погрузиться в теплоту её женских объятий и поскорее позабыть давно опостылевшую балетную худобу вместе с костлявой утончённостью его нынешних подруг. Он даже почувствовал лёгкую ломоту в шее и спине и, предвкушая наслаждение, собирался протянуть руку, чтобы половчее и покрепче обнять девушку. Но тут же так некстати проснулся. Девушка исчезла, а всё его тело ломило от неудобного положения. В первое мгновение пробуждения Серж растерялся, щека ещё чувствовала поцелуй и оттого горела, а ему самому не хотелось отрываться от сладостных фантазий. Он снова сомкнул веки, чтобы увидеть её ещё раз, но вместо прелестной незнакомки появилось просящее, умоляющее лицо Аси Петровской. Серж быстро открыл глаза, спать ему резко расхотелось. Сегодня он опять сам себе пообещал наконец-то ей позвонить или даже забежать к ней на часок перед сном, и опять, кажется, обманул. Не её обманул, нет, он обманул самого себя. Ася, конечно, не первой свежести невеста, это понятно, но когда он её ласкает, в ней проступает что-то очень настоящее, волнующее, цепляющее за душу, что-то такое неподдельное, чего он никогда не встречал у других женщин. И ему это нравится. Жаль, что она не родилась лет на двадцать позже. Возможно, тогда у них бы вышла чудесная love story [5] .
5
История любви (англ.).
Если бы у него, у Сержа, были силы и время, то он обязательно испытал бы сейчас к себе нечто похожее на отвращение, но ему было всегда недосуг, к тому же эти чёртовы репетиции выматывают так, что и сил катастрофически недостаёт. Он научился прощать себя. Он ведь не образец совершенства, и потому незачем себя казнить. И ему захотелось вдруг, чтобы Ася Петровская его пожалела, чтоб она его утешила, потому что в её утешениях, в её объятиях можно и спастись от терзаний совести, и оправдаться, и потеряться во времени, и не слышать и не видеть ничего, как в материнской утробе. И рука Сержа, как бы сама по себе, проворно достала телефон из кармана куртки и набрала её номер:
– Ася, до утра я свободен. Угостишь чашкой кофе? – и, не услышав мгновенного радостного ответа, он спросил уже более настойчиво и почти раздражённо: – Ну так примешь или нет?
VIII
Уже октябрь. Лето давно сошло на нет, закончилось, а Женька никак не могла взять себя в руки и заставить трудиться в театре. Она брела по переполненному проспекту по направлению от балетной сцены, сама не зная куда, то и дело натыкаясь на извивающиеся реки прохожих. Город ломился от спешащего многолюдства. Всякие разные лица – бледные и загорелые, молодые и старые, бодрые и усталые – мелькали перед глазами. Все чем-то заняты, у каждого свои дела, свои мысли, разговоры. «Ну хоть бы кто-нибудь с интересом посмотрел в мою сторону», – думала Женя, и от этого одиночества среди людей, среди толпы делалась озлобленной. В унылом однообразии осеннего ветра лихорадочно вспыхивали ледяные вывески магазинов и ресторанов. В зеркальной витрине она поймала своё отражение, остановилась и стала разглядывать. Прямая как стрела, тонкая, долговязая девица двадцати лет. Каштановые волосы стянуты в тугой пучок, широкие плечи, короткое коричневое пальто из шотландки под цвет волос (немного великовато и висит как на вешалке, но сейчас в моде лёгкая небрежность), плотно облегающие джинсы, белые кроссовки на босу ногу (холодно, правда, но зато как шикарно!). Ей показалось, что она неплохо выглядит сегодня, но вместо удовольствия или симпатии почувствовала только сострадание к себе. Как мало, в сущности, она себя знает, если не считать внешность, выученную до миллиметра, то она с собой почти незнакома. Суждено ли её нерождённой радости появиться на свет, взять верх над тусклой беспросветностью? Или ей и дальше придётся прозябать среди неприступных дебрей большого света. Никто не возлагал на неё никаких надежд, никому не было дело до её балетной карьеры, и это досадно. Да она и сама, по правде сказать, не слишком верила в свой талант. Она вздыхала со смешанным чувством жалости к себе и озлобленности на весь свет. «Главная роль опять досталась этой ехидной, высокомерной выскочке. Платон слушается её, волочится за ней как собачонка, Серж её любовник. Мышьяк по ней давно плачет, ну или чем там ещё можно отравить ненасытную крысу. Именно крысу, она из-под носа утащила Платона». Мысль о мышьяке определённо нравилась Евгении, она её будоражила, приводила в восторг и даже наполняла жизнь своеобразным смыслом. Женя вспоминала ядовитое снадобье, приготовленное по приказу Екатерины Медичи и упакованное в баночку для губной помады. Красавица красит губы, затем их облизывает, и готово дело. Правосудие свершилось. А как прикажите выживать в мире, где нет справедливости? «И что Платон в ней нашёл? Почему мужчины нежно любят только тех женщин, которые их жестоко наказывают, которые делают им больно, и совсем, совсем не замечают других, способных их осчастливить? Если бы он только отрезвел от этого своего дурмана и увидел меня, всё могло бы сложиться по-другому. Почему одним всё, а другим ничего. Это нечестно», – хлюпала озябшим носом Женя Васильева.